Софья Ролдугина - Ключ от всех дверей Страница 23

…локоны, взметнувшиеся вверх, словно непокорное пламя, лицо, бледное, будто драгоценный фарфор… сердце бухает, как барабан, рокот крови оглушает…

Шок, дрожь — смотри, кричи!Рви мрак лучом свечи!Мчись в ночь — прочь, прочь,Босиком рожь топчи!

…рдяные брови — росчерком пера, и смеется красный, как морские цветы, рот, и впились жадно в меня глаза — один огненно-янтарный, другой темно-сапфировый, и не отпускают, и плавят кости, и сжигают дотла…

Пощади! — кинь клич!Я — хищник, ты — дичь,Ты слаба — вот судьба:По плечу хлопнет бич!

Шаг — и он вдруг оказывается совсем близко, по-паучьи длинные пальцы оплетают мою ладонь, стремительный поклон — и узкие карминные губы прижимаются к белой перчатке, дыхание опаляет кожу — даже сквозь ткань я чувствую его жар…

Вой, визг, хрип ворон!Я — смерть: бей поклон!И восход — не спасет,Как ни плачь: сон, сон, сон…

— Ты — моя, Хранительница… — шепот углями рассыпается по запястью. — Еще не поняла этого, дурочка? Моя!..

…в волосах его — нет, не листья, тысячи багровых бабочек, ползают, трепещут мохнатые тельца, трясутся усики, осыпается пыльца и жжет глаза… и он поднимается, выпадают на пол заколки, рассыпаются по плечам гранатовые пряди, и — глаза в глаза, страшный взгляд, мучительный… а бабочки вдруг взмывают вверх облаком, мечутся бестолково, толкаются в уши, в нос, в горло… задыхаюсь, захожусь в кашле, катаюсь по полу, и кричу, кричу, кричу…

— Лале! Лале, очнитесь!

Э? Очнуться? А я сплю? Ох, ну и нагородилось же…

Или?…

Я развлекалась на балу — это помню, но все дальнейшее сокрыто туманом. И гложет меня ужасное подозрение, что некая шутовка устроила только что занятнейшее представление.

В лицо мне плеснуло что-то холодное и — я облизнулась — кислое. Вино.

— Мило… убью.

— Простите, госпожа… — покаянно прошептал ученик, а потом вдруг стиснул в таких объятиях, что даже мои крепкие кости чуть не затрещали. — Лале, как же вы меня напугали…

— Мило, у меня грязное лицо, что ты наделал!

— Простите, госпожа, простите, сейчас, я вытру… Лорд Галло, одолжите ваш шарф, впрочем, я уже взял сам, спасибо.

— Наглец, вы ищите дуэли?! Это фамильная ценность, награда, пожалованная самими королем Соло Янтарным моему прадеду!

— Ну и забирайте, не жалко.

— Мило, я хочу пить.

— Да, да, конечно, вот, держите кубок. Осторожней, не пролейте… Не бойтесь, я помогу.

— О, несчастный, да на шарф теперь больно смотреть, сердце кровью обливается: он весь в винных пятнах! Нет, дуэль, только дуэль!

— Да уймитесь же вы, наконец, эта безделица того не стоит. Ведете себя истерично, как девица в положении.

— И вы туда же, Тарло?

— Что, и меня на дуэль?

— Господа, господа, не наступите на Лале, я же ноги оторву… Не поймите меня превратно…

— О, щенок придворной сумасшедшей огрызается? Умеете за себя постоять, Авантюрин? Почему тогда шарф…

— Тарло, умоляю вас, заткните этого пустозвона.

— Чем?

— Да хоть шарфом.

— Рад буду помочь, милый юноша. Галло, подойдите ближе… Что? Вы покидаете нас? Как обидно! Впрочем, лорд, в гневе покидающий поле битвы за драгоценный шарф — картина, достойная моей кисти…

— Мило, я хочу пить, а не напиться, хотя повод, безусловно, имеется. Убери спиртное, дай мне воды.

— Да, да, да, конечно, вот, возьмите, госпожа… И, может быть, вы все же откроете глаза?

Я представила толпу, галдящую вокруг, и мне стало худо.

— Ну же, госпожа, взмахните своими чудными ресничками и удостойте меня взглядом, — мягко увещевал Мило. Немного подумав, я послушалась.

Все оказалось не так страшно. Благодарная и не очень публика держалась на расстоянии, образовав круг, подобный цирковой арене. Поближе подобрались лишь условные друзья-дрессировщики — Тарло, Танше, Нанеле и Мило, вероятные враги-зверюги, вроде Галло, и еще военные и шпионы — ну да им по должности положено. А всего в паре шагов стоял, потягивая вино из отвергнутого мною кубка…

— Вы!

Неизвестный манерно выгнул алую бровь.

— Кирим-Шайю из Дома Осени, к вашим услугам, дама Опал.

С трудом заставив себя сделать хотя бы один жалкий вдох, я немного пришла в себя и сумела непредвзято взглянуть на того, кто чуть не лишил меня дара речи. Ничего инфернального и мистического в мужчине не было: обычный житель равнин, в чьей родословной заблудились несколько горцев. Облачен в традиционные цвета и одежды Осеннего дома: бордовые прямые штаны из жесткой ткани «джи-тса», расшитые золотыми травами, рубиново-красный атласный камзол с двойными рукавами — одни, потемнее — невероятно узкие, вторые, оттенком светлее — ниспадают обширными волнами; подол длинный, до колен, но срезан наискосок уже от бедер, по краю его тянутся те же растительные узоры. В глубоком вырезе, на выбеленной коже лежит драгоценное узорное ожерелье из янтаря и огненных опалов — есть камни крупные, с ноготь, а то и больше, а рядом с ними — совсем крошки. Примечательным было лицо, сочетавшее в себе черты женские и мужские столь причудливо, что лишь по портрету я бы не решилась определить пол гостя из Дома Осени. Глаза — определенно женские, с длинными пушистыми ресницами, теплого светло-карего оттенка, но взгляд совершенно нечитаемый — воина или убийцы, а никак не дамы. Губы — мужские, узкие, с твердыми линиями, но то и дело искривляющиеся в такой жеманной гримаске, что зазывная улыбка Нанеле кажется начисто лишенной флирта и манерности. Подбородок по-горски острый, скулы по-равнинному узкие, брови — как начертаны кисточкой… Впрочем, они и впрямь начертаны — как минимум, наполовину… Да он же разрисован, как распоследняя фрейлина!

Я пригляделась внимательней. Вот и разгадка диковинного пламенно-алого цвета волос — краска. У корней уже предательски пробивается природный черный оттенок. Да и кожа так фарфорово бела неспроста — без пудры не обошлось. Даже губы покрыты блестящей глазурью, будто в кровь окунулись. Высокая сложная прическа украшена, по обычаю осенних, листьями — золотыми и алыми, кленовыми и осиновыми.

И никаких, к ворону, бабочек.

— Рада знакомству, Кирим-Шайю. У вас… необычное имя.

Светскую беседу следует начинать с комплимента. Умница, Лале, хорошая девочка.

— Да, — склонил он голову набок. — В горах людей нарекают в зависимости от того, в темное или светлое время родился младенец. Меня подкинули к воротам дворца на рассвете, в серой мгле, и никто не мог сказать, при свете звезд или уже солнца испустил я свой первый крик. Потому мне даровали сразу два имени: дневное — Кирим, что значит «омут», и ночное — Шайю, в честь цветка с ядовитым нектаром, распускающегося лишь в новолуние. Вы можете звать меня одним именем, либо другим, либо двумя сразу — на все ваша воля.