Юлия Латынина - Во имя государства (сборник) Страница 23

– Неужели слуги господина Андарза, – удивился Шаваш, – настолько богаты, чтобы посещать подобное заведение?

Ибо заведение, как Шаваш мог заметить, было из числа самых дорогостоящих.

– Нет, – сказала девица, – но человек пять. Начальник охраны и домоправитель, еще Ласида, которого вот уже месяц нет в столице, да и сын господина Андарза, даром что юноша, трижды бывал здесь.

Шаваш вздохнул, поднял на девицу влажные глаза и пролепетал:

– А что за человек – секретарь Иммани? Похож он на Шан’гара или нет?

– Нет, – сказала девица, – они совсем разные люди. Иммани – тот тебя зарежет из-за гроша. А Шан’гар – нет, этот тебя за грош не зарежет, а зарежет только за золотой.

Спохватилась и поглядела на Шаваша:

– А ты зачем спрашиваешь?

– Помилуйте, сказал Шаваш, – ведь от этих людей теперь зависит мое «я» – вот и спрашиваю.

– А, – сказала девица, – Шан’гар смешной человек. Варвар. Держит в сундуке наследственную секиру и рубит ей кур.

– А зачем? – спросил Шаваш.

– А зачем рубят кур? – изумилась девица. – Чтобы делать золото. Он завел себе целую мастерскую, а потом Иммани донес на него, и выяснилось, что на всю эту алхимию Шан’гар потратил больше десяти тысяч, которые украл у хозяина. Андарз приказал ему выбросить все эти горшки.

– И что ж? Выбросил?

– Выбросил. И три дня плакал. А теперь он нашел в Белой Слободе какого-то чародея и ходит к нему.

Девица вдруг сняла с себя сережку.

– Видишь, сережка? Этот чародей сделал ему серебро, а Шан’гар подарил кусочек мне.

«Гм, – подумал Шаваш, – если Шан’гар умеет делать серебро и золото, вряд ли он станет красть у Андарза миллион ишевиков». А девица между тем продолжала:

– Эти опыты пока очень дорогие. Шан’гар мне однажды пожаловался, что покамест это серебро обошлось ему впятеро больше против рыночной цены.

Когда новый судья Четвертого Округа Нан вернулся в свою управу, чиновники уже теснились с поздравлениями; во дворе было не протолкнуться от челобитчиков.

Господин Нан собрал все прошения и занимался делами до Часа Башен; он рассудил сложный случай, когда муж, выгнав жену из дома, ложно обвинил ее в супружеской неверности, лишь бы не возвращать приданого; и он приказал пытать члена шайки, ограбившей склад цеха красильщиков, – а потом и взять под стражу начальника склада, ибо оказалось, что на складе было товаров куда больше, чем полагалось цеху по лицении.

В Час Башен судебные управы кончают работу; в это время к новому судье прибыл свиток из дворца и с ним – небольшое личное письмо, написанное советником Нараем. Советник просил господина Нана быть у него завтра в Час Росы.

Новый судья совершил положенные возлияния, переоделся в неофициальное платье, предписанное чиновникам пятого ранга, и отправился в архив, где его уже дожидались заказанные им сведения о сыне Андарза, Астаке, и троих его секретарях.

Астаку было шестнадцать лет, и о нем имелась лишь одна запись: тот учился в лицее Белого Бужвы, но был исключен за то, что поймал и распял кошку. Кошка принадлежала учителю математики: Астак не согласился с ним во взглядах. Разумеется, сына императорского наставника никто бы не исключил за такие пустяки, но Андарз сам ужасно рассердился и настоял, чтобы все было по закону. Андарз сказал, что тот, кто повздорил с человеком, должен распять человека, а не его кошку.

Начальник охраны Шан’гар был варваром и в списках уроженцев ойкумены не значился. Отыскав в списках имя домоправителя Амадии, Нан, спустя несколько страниц, с изумлением убедился, что список подложный.

Зато дело секретаря Иммани насчитывало десять страниц.

Секретарь Иммани трудился в верхней Иниссе. Он подружился с некоторыми людьми, подозреваемыми в богатстве, и они устроились так: Иммани требовал с горожан налоги раньше срока, и те, чтобы уплатить налоги, продавали имущество за полцены. А друзья Иммани покупали имущество за полцены и платили ему десять процентов с каждой покупки. Также господин Иммани завел себе два размера для корзин: один, побольше, для измерения налога, собираемого с населения, а другой, поменьше, для измерения налога, отправляемого в столицу. Разницу между двумя корзинами Иммани продавал через осуйских купцов.

Во время голода, присваивая казенное зерно, ссужал его крестьянам под десятикратные проценты; пользуясь наличием в уезде какой-то безвредной секты, выдумал бунт и умиротворил уезд до полного запустения; выстроив на морском берегу виллу с башней, зажигал в башне ложный маяк и грабил разбившиеся корабли, а капитанов их ссылал в каменоломни за управление казенным кораблем в пьяном виде; и он попался на том, что ради любовницы проел имущество отлучившегося друга, а потом оклеветал его.

Изо всего этого даже не очень прозорливый человек мог заключить, что Иммани был дрянь, каких мало, и совесть у него была меньше мышиного хвостика. Нан подумал, что на месте Андарза он не стал бы держать при себе такого человека. Безопаснее было бы поступить с ним так, как сын Андарза поступил с кошкой своего наставника.

Да, что касается матери Астака, – Андарз утопил женщину шесть лет назад, застав на ней какого-то свечного чиновника. Чиновнику же лично отрезал его кукурузину, отчего тот через неделю помер.

Вечером Шаваш, словно лисенок, скользнул в ворота усадьбы господина Андарза. Он хотел пробраться в людскую, но на садовой дорожке, рядом с беседкой, похожей на розовый бутон, его застукал секретарь Иммани.

– Негодяй! – сказал секретарь, взяв Шаваша за ухо. – Ты куда сбежал?

Шаваш пискнул.

Занавеси беседки раздвинулась, из нее показалась всклокоченная черная голова домоправителя Амадии.

– Это что там такое? – раздался из глубины беседки голос императорского наставника.

– Да ничего. Это два раба дерутся, – громко ответил домоправитель.

Секретарь страшно побелел и выпустил ухо Шаваша. Вдруг он сжал виски руками и бросился вниз, по садовой дорожке.

Домоправитель, прикрывая окошко, сказал:

– Нельзя держать рабов просто для роскоши! Надобно извлекать из них выгоду. А то вот, этот мальчишка: кто может поручиться, что он сегодня не воровал на рынке?

Шаваш дождался, пока домоправитель вышел из беседки, и нахально скользнул внутрь.

Беседка, в которой сидел императорский наставник, изнутри напоминала тысячелепестковый цветок. Стены ее были затянуты шелковыми гобеленами с изображениями зверей и трав; с балок драгоценного дерева свисали цветочные шары, и дымки от курильниц, расставленных по всем пяти углам беседки, вились в воздухе, как призрачные танцовщицы. Императорский наставник сидел в высоком кресле за столом из малахита и оникса; по столу в поэтическом беспорядке были разбросаны бумаги и свитки, и когда Шаваш вошел, императорский наставник как раз оторвался от очередного листа, зачеркнул написанное, записал что-то снова, а потом в раздражении скомкал лист и бросил его в жаровню.