Артем Абрамов - Убей страх: Марафонец Страница 23

Кармель руководствовался той же логикой.

— Всё то же самое, — сказал он. — Не нужны ни припасы, ни другая одежда.

Чернов, прошедший за несколько дней путь от недоверчивого прагматика-землянина до недоверчивого прагматика-Бегуна по ПВ, не слишком верил в близкие перемещения по оным ПВ. Похоже — не значит то же самое. Но на кой ляд развозить теоретические сопли? Вот отдохнём, решил Чернов, оглядимся по сторонам и побежим проверять, где мы. И нет ли неподалёку нового Зрячего…

— Вина я уже напился, — сказал он Кармелю, — а вот насчёт перекусить — это было бы в самый раз.

— Конечно, конечно, — засуетился Кармель, подхватывая Чернова под локоток и ведя его в город, опять «сквозь строй», но только дружелюбный: Чернов прямо чувствовал, как люди излучают приязнь, хотя это и ненаучно. Но что здесь научно? Нет ответа… А Кармель вдруг спросил: — Ты пил вино у Зрячего?

Вот вам и раз! Откуда он знает про кузнеца?..

— Откуда ты знаешь про кузнеца?

— Всё-таки кузнец… — удовлетворённо сказал Кармель. — Я подозревал… А знаю откуда? Из Книги. «Нет Пути без Зрячего, и нет Зрячего вне Пути». Так написано.

— Давно написано?

Кузнец, оказывается, тоже цитировал Книгу. Хотя вряд ли он знал о её существовании. Сам же сказал: мне надо вспомнить слова для Бегуна. А слова эти рождаются у него в мозгу как бы свыше. Как, кстати, и у Бегуна. То есть у Чернова.

— Всегда было написано.

— И ты намеренно искал того, к кому может обратиться Бегун?

— Мне было любопытно, — засмущался Кармель. И ощетинился вдруг: — Но никто не знает о Зрячих! Никто, кроме тех, кто допущен к Книге, кроме Хранителей. — Повторил, словно боялся, что Бегун ему не верит: — Никто!

— Кроме тех, кто написал о них в Книге, — добавил Чернов.

И получил очередной странный ответ с «никто»:

— Никто о них не писал.

— Не понял? — Чернов действительно ничего не понял.

— Никто не пишет Книгу.

Понятнее не стало.

— А как она пополняется? Сама собой?

Вроде пошутил без цели, а ведь попал!

— Сама собой, — подтвердил Кармель.

— Как это может быть?!

— Не знаю. Так было всегда. Книга Пути — Книга Сущего. Его промысел…

— А есть в ней уже запись о том, что вновь появился Бегун, что он, то есть я, встал на Путь?..

— Пока нет. История твоего с нами Пути появится в Книге по мере того, как он станет длиться. По этапам: от Шэвэр к Шэвэр. Если, конечно, всё пойдёт благополучно… Так было и с твоим прошлым Путём с нашим народом.

— А если неблагополучно?

— Тогда мы не узнаем, что появится в Книге. Кто-то другой поднимет её — не я…

— Ладно, не будем о грустном. Вернёмся к истории о нашем Пути. Получается, она так прямо возьмёт и появится? Только что был чистый лист, и на тебе — весь наш Путь в подробностях, так?

— Как всё и всегда. Это — Книга… — Последние слова Кармель произнёс с таким отчётливо звучащим в голосе пиететом, словно Книга для него являлась частью Сущего.

А может, кстати, и являлась. Кто-то же материализовывал на её листах историю народа Гананского! Как на пиру Валтасара — самопроизвольно возникшая на стене надпись… Происки Высшей Силы, однозначно.

Они уже подходили к дому Кармеля, когда сзади — от городских ворот — раздались крики. Звали Хранителя, звали Бегуна, особенно ясно слышалось еврейское слово «сакана» — «опасность».

— Что-то случилось, — с надеждой на обратное сказал Чернов: ему очень хотелось добраться до дома, плюхнуться на лавку и поесть — пусть даже жёсткую холодную баранину.

Не обломилось.

Кармель резко и бесцеремонно развернул Чернова вспять и что твой спринтер помчался к воротам. Волей-неволей Чернов не отставал. Когда они оказались у городской стены, ещё не понимая, что происходит, плотный чернобородый мужик вынырнул из действительно гудящей тревогой толпы и крикнул Кармелю:

— Там всадники! Их много…

Ещё далековатые, но всё же отчётливо различимые конные — не менее двадцати! — скакали к Вефилю по дороге, по которой прибежал Чернов из пропавшего в прошлом ПВ Панкарбо. В Панкарбо он никаких всадников не заметил. Значит, на знакомой дорожке теперь лежал другой населённый пункт, жителям которого явно не понравилось явление некоего чужого поселения на знакомых до боли местах. Кто его знает: может, здесь ранее сады цвели или поля колосились, а теперь в момент вырос город. Чудо? Бесспорно. Но нежелательное. А нежелательное чудо — уже не совсем чудо, а помеха. Что там у них на уме — у этих всадников?..

Кармель зычно провозгласил:

— Женщины и дети — по домам. Мужчины — взять оружие.

Интересно, подумал Чернов, что он имеет в виду под этим термином? Вилы и топоры? Булыжник — орудие пролетариата? Или есть в Вефиле некий арсенал, Чернову не представленный?..

Однако он тоже — мужчина. Стоять и наблюдать — это не по нему.

— Обо мне не забудь, захвати что-нибудь острое, — бросил Кармелю на ходу и пошёл вперёд — навстречу конным.

Зачем он так поступил, Чернов не понимал. Более того, уже сделав, как говорится, шаг, он тут же понял, что поступок его хоть и эффектен (легендарный Бегун всегда впереди), но абсолютно бессмыслен. Что может один — даже самый разлегендарный! — человечек против десятка или двух — нелегендарных, но, как уже было отчётливо видно, вооружённых? Единица — вздор, сказал некогда классик.

А всадники быстро приближались, и пики у них вставлены были в стремена, и мечи били на скаку по крупам вороных лошадок, и лица их не лучились приязнью, а, скорее, выглядели мрачно и даже угрожающе. Чернов упрямо шёл им навстречу и видел их лица: чёрные длинные, как у запорожцев, усы, раскосые узкие, как у детей Востока, глаза, смуглый цвет кожи, какой вполне мог быть и у местных приморских поселенцев. Шлемы — как у богатырей с картины Васнецова. Плащи, короткими парусами летящие за спинами, — как у мушкетёров, только чёрные. Сапоги — кожаные, видимо, но сплошь покрытые золотыми узорами. Да ещё на плече у всадника, скачущего первым, цепко сидела птица, похожая то ли на ястреба, то ли на сокола, то ли на ещё какого-то пернатого хищника, Чернов не силён был в орнитологии.

Этакий микст из времён и народов, не имеющий, по разумению Чернова, ничего общего с внешностью и одеянием народов, в разные периоды населяющих Пиренейский полуостров. Разве что смуглость и чёрный цвет волос — так это не примета!.. Поймал себя на забавном: а не передалось ли и ему желание Кармеля, чтобы Сдвиг оказался близким?..

Кармель сказал: «Шэвэр». Точный перевод: Перелом, Слом. Почему-то Чернов предпочёл иное — «Сдвиг». Так он сам для себя воспринял случившееся с ним и с городом — как некий сдвиг параметров или координат пространства и времени…