Олег Авраменко - Адепт Источника Страница 23

— Меня тоже, — признался я. — Я очень рад тебя видеть, брат.

Праздничный стол был почти накрыт. Когда мы с Брендоном вошли в столовую, Бренда как раз расставляла большие хрустальные бокалы для вина. Их было пять.

— Мы ждем кого-то? — спросил я сестру.

Она улыбнулась и покачала головой, глядя мимо меня.

— УЖЕ не ждем.

Я медленно повернулся, чтобы проследить за направлением ее взгляда, и остолбенел. На какое-то мгновение у меня перехватило дыхание от радости и восторга.

В дверях, ведущих на кухню, стояла высокая стройная женщина в длинном голубом платье с алой полупрозрачной накидкой на обнаженных плечах. Блики света играли на ее волнистых каштановых волосах, а темно-карие глаза внимательно смотрели на меня из-под полуопущенных черных ресниц. Ее лицо с безукоризненно правильными чертами римской богини было совсем молодым, фигура — гибкой, девичьей, однако во всем ее облике чувствовались зрелость и опыт ста тридцати прожитых лет. Красивая и суровая, гордая и величественная, ласковая и добрая, такая милая и нежная. Моя мать, Юнона…

Она погрозила мне пальцем — я так и не понял, всерьез или игриво.

— Артур, негодник, ты прячешься от мамочки!

Я кинулся к ней и заключил ее в свои объятия.

— Мама, — прошептал я. — Милая мама.

— Ах, Артур, малыш, — сказала она, всхлипывая у меня на плече. — Мне так недоставало тебя, сынок…

6

Вечный закат в Сумерках делится на циклы — условные сумеречные сутки, состоящие из двух периодов по шестнадцать часов каждый, либо из четырех четвертей по восемь часов — тяжкое наследие давным-давно вышедшей из употребления восьмеричной системы исчисления. Так уж повелось издревле, что Сумеречные спят дважды в сутки — всю первую четверть, или приму, а также еще три-четыре часа во время сиесты в конце третьей четверти, иначе терции. Я упомянул об этом только для того, чтобы вы знали, что я имею в виду, говоря, что проснулся в пятом часу примы.

Итак, я проснулся в пятом часу примы; голова у меня раскалывалась от адской боли. Слава богу, желудок у меня железный, переваривает даже гвозди, не то было бы еще хуже. Накануне вечером мы славно попировали, веселились от всей души, то и дело смеялись по поводу и без всякого повода, болтали без умолку о разных пустяках, вспоминали прошлое. Я напился в стельку и под самый конец ни с того, ни с сего затянул Гимн Света. Изрядно пьяные близняшки подхватили мою песнь, два наших с Брендоном тенора и хорошо поставленный альт Бренды звучали в лад, приподнято и торжественно, а Юнона и Пенелопа глядели на нас с той терпеливой снисходительностью, с какой опытный врач-психиатр смотрит на своего пациента-шизофреника в состоянии невменяемости. Потом я в одиночку запел Гимн Сумерек, но моя мать и моя дочь, решив, что я уже достаточно повеселился, прервали мое сольное выступление и отвели меня в мою комнату.

Юнона сама раздела меня и уложила, как ребеночка, в кроватку. Затем она долго сидела рядом со мной, а я, спьяну позабыв о своих трезвых расчетах, выложил ей все без утайки, все-все о своей жизни в мире, названном мною Землей Артура, даже перечислил ей имена всех девушек, что были у меня на острове, подробно рассказал ей о Дейрдре, не забыл также упомянуть о Бранвене и Дане… Меня сморил сон, когда я начал описывать, что происходило со мной, когда я купался в Источнике. В качестве наглядной демонстрации я попытался вызвать Образ, и, кажется, это вырубило меня окончательно.

Нет, я не жалел, что рассказал матери то, о чем рассказывать не собирался. В конце концов, я вряд ли бы смог что-либо скрыть от нее и, честно говоря, был рад, что мне не пришлось этого делать. Но я горько сожалел о том, что надрался, как свинья. Что подумала обо мне моя дочь, Пенелопа?..

Я выбрался из постели и на четвереньках вполз в душевую. Когда я отвернул до упора кран, на меня обрушился поток горячей воды; выложенная кафелем комнатушка мигом наполнилась паром. Я вызвал Образ Источника и ускорил обмен веществ в моем организме, выводя алкоголь и продукты его разложения. Кровь уже не текла, а стремительно неслась по моим жилам; сердце стучало в бешеном темпе, едва не вырываясь из моей груди. Я дышал глубоко и часто, отвалив челюсть и вывалив наружу язык, как загнанная собака.

Минут через пятнадцать я выключил горячую воду и включил холодную, ледяную. А еще четверть часа спустя я вышел из душевой, еле держась на ногах от истощения, зато трезвый как стеклышко.

Физическую усталость я мог снять в два счета, но не тут-то было с усталостью психической. Как это ни парадоксально звучит, общение с силами отнимает много сил. Нервная система — штука тонкая, уязвимая, особенно у нас, Властелинов, которые то и дело оказываются на грани безумия из-за постоянных стрессовых перегрузок. К счастью, у нас нет проблем со старостью и болезнями (кроме психических), поэтому мы можем позволить себе много спать, давая отдых своим нервам, а время от времени мы и вовсе удаляемся в какие-нибудь пасторальные миры, где забываем обо всей этой чертовой магии и предаемся праздному безделью в течение многих месяцев и даже лет. Лучший способ борьбы с усталостью — отдых; эта азбучная истина прочно укоренилась в моем мозгу еще с раннего детства, посему я, не мудрствуя лукаво, бухнулся на постель и сразу же заснул. Может быть, даже захрапел.

Спал я крепко, без сновидений, и проснулся лишь вначале секунды второй четверти сумеречных суток. Я чувствовал себя отдохнувшим, но немного опустошенным; тело мое ныло, мысли лениво ворочались в голове. После недолгих размышлений я пришел к выводу, что это скорее от пересыпания, чем от усталости, и решительно поднялся с постели.

Стоя под холодным душем, я думал о предстоящем путешествии в Хаос и о том, как бы уговорить маму не сопровождать меня. Ничего дельного я так и не придумал и решил действовать по обстоятельствам.

Приняв душ, побрившись и почистив зубы, я просушил волосы под струей теплого воздуха, затем снова воспользовался гардеробом Брендона. Брат был значительно ниже меня ростом, но мне все-таки удалось подобрать одежду, которая пришлась мне впору — или почти впору.

Пенелопу я нашел в библиотеке на втором этаже. Она была одета в коротенькое домашнее платье зеленого цвета и шлепанцы на босу ногу. Невольно я залюбовался ее красивыми ногами — длинными, сильными и стройными, и тут в голову мне пришла совершенно неожиданная мысль: а пристало ли отцу так много думать о своей дочери как о женщине? А если это и позволено, то как далеко можно заходить в своих мыслях? Этого я не знал; слишком мал был у меня опыт по части отцовства. На всякий случай я решил подстраховаться и заставил себя думать о Пенни как о маленькой девочке. Не скажу, что это было легко.