Александр Бруссуев - Охвен. Аунуксиста Страница 23

— Пошли, как все улягутся, прирежем ливвика.

— Ты чего? — обеспокоился Слай и почесал под волосами обрубок уха.

— Он — негодный раб. Надоел мне. Хватит игр. Войду — и сразу меч в него воткну.

Слаю очень не хотелось идти:

— А получится? Вон, в прошлый раз, беда какая случилась.

— Да брось ты про свое ухо думать! Подумаешь — трагедия! Сейчас все иначе: я совсем трезвый, у меня меч, у него — ничего, ни дров, ни оружия.

— А что твой отец?

— А что — отец? Он уйдет через пару дней, я останусь за старшего. Ведь из-за этого ливвика и меня с собой не взял! — Рагнир мрачно сплюнул под ноги. Слай тоже сплюнул и вздохнул: придется идти.

Они дождались, когда все вокруг дообнимаются, договорятся, доссорятся и разойдутся, или развалятся на ночевку. Слай между делом, присев под березой, тоже заснул, но Рагнир его отыскал в темноте и бесцеремонно растолкал. Он зажег факел, вытащил меч и пошел к одиноко стоящему пристанищу своего врага. Слай, то и дело спотыкаясь, поплелся следом: меч у него покоился в ножнах за спиной, он про него даже позабыл. На подходе к сараю Рагнир сделал жест, требующий тишины. Он был готов к тому, чтобы бесшумно пробравшись внутрь, прирезать спящего карела. Слай понимающе закивал головой и стал строить в темноту гримасы, одну ужаснее другой. Таким образом он надеялся прогнать сонливость.

Подняв мощную щеколду, Рагнир осторожно, стараясь не скрипеть, приоткрыл дверь и прислушался. Дверь тоже не скрипнула. В темноте сарая было тихо и, казалось, безжизненно. Но Рагнир знал, что где-то там, развалившись на вонючем топчане, спит его лютый враг. Сон его плавно перейдет в смерть, а смерть — в радость. Умрет, конечно, ливвик, а порадуется он, Рагнир. В это время в диком зевке растянув рот, поежился, как мокрая собака, Слай. Рагнир показал ему свой кулак и, выставив вперед меч, сделал шаг внутрь. До половины дверного проема стоял на боку перевернутый топчан. Напился вчера этот раб, что ли — удивился Рагнир и, огибая топчан, зашел в сарай. Слабо светящийся факел он занес с собой в самый последний момент, держа все это время вторую руку вытянутой назад. Он бросил взгляд на дальнюю стену, которую заменял собой гигантский камень, слабо булькнул, вздохнул и умер.

Может быть, Рагниру просто не повезло, или наоборот, повезло Охвену. Бросок легкого дротика был очень удачным. Наконечник стрелы, остро отточенный о камень, легко вошел в кадык, почти не встречая сопротивления, и выложил всю мощь метнувшей руки на позвоночник. Рагнир даже не понял, что умер, бесшумно завалился на бок, выронив факел на утрамбованную землю. Меч из руки он не выпустил — значит ушел в мир иной, как подобает настоящему воину.

Охвен стоял и смотрел, как от его руки умер человек. Почему-то он не испытывал ни тошноты, ни раскаяния, да вообще — ничего. Радости тоже не было, будто раздавил паука. Дома, в далекой Олонии, его бы, наверняка, не похвалили. Зачем убивать человека, если есть другие, более действенные методы: например, переломать тому руки и ноги. Или освежить ему мысли, налив в волосы смолы и потом запалив огонь. Конечно, если бы Охвен думал обо все этом, то наступило бы утро, потому что любая мысль цепляется за другую. А чтобы хоть как-то их выстроить понадобилось бы время.

Но совершенное убийство единомоментно, как отпечаток ладони на снегу, вложило в его голову все те ощущения, переживания и противоречия, о которых можно говорить если не всю ночь, то полночи уж точно. Говорить Охвен больше не собирался.

Придя вечером в сарай, он, наконец, понял, почему так повел себя с Рагниром: ему просто захотелось, чтобы тот пришел ночью его убивать. Охвен до отвала наелся перед ночью, но желание сна не было. Он перевернул и подвинул к входной двери свой топчан, достал припрятанный дротик с наконечником стрелы, встал в угол за топчаном и приготовился к броску. Ждать пришлось изрядно, но это нисколько не утомляло. Он даже не переживал, сумеет ли распорядиться единственным шансом, просто ждал.

Когда Рагнир завалился к стене, Охвен позвал шепотом:

— Слай! Иди сюда.

Слай, все еще трясущий головой и отгоняющий дремоту, расслышал эти слова и, вытащив меч, пошел к двери. Голос он не узнал, точнее, не пытался узнать: просто пошел, потому что его звали. Войдя в дверь, он отвлекся на полупотухший факел, который едва освещал человека, завалившегося к стене. Именно поэтому, а также из-за огромного желания спать он пропустил стремительный прыжок к нему другого человека. Он даже не вздрогнул, а скрючился, ухватившись за низ живота. Аккурат туда пришелся удар ноги. Причем, не просто ноги, а ноги, отягощенной засунутым в носок стопы камнем странной конфигурации, когда-то найденным Охвеном. Лапоть, удерживающий кастет, развалился, а Слай, открыв рот, как рыба на берегу, тяжело опустился на колени. Меч выпал из руки, но Охвен его тут же подхватил.

Следующий поступок был вызван решительным боевым состоянием, призывно вытянутой вперед головой Слая и тем, что меч в руке сам собой обрел после замаха приличную скорость. Охвен без колебаний и раздумий опустил оружие на шею датчанина. Видно, такая уж печальная участь была у Слая: терять при посещении этого сарая что-нибудь из своих органов, неосторожно выставленных. Голова соскользнула с шеи, а само туловище внезапно совершило лягушачий прыжок вперед. Видимо, Слай в последний миг осознал свою участь и попытался прыгнуть.

Снова наступила полнейшая тишина и неподвижность. Охвен замер с окровавленным мечом, Рагнир — у стены, а Слай вытянулся, обильно поливая кровью солому, у очага.

Охвен понял, что если сейчас он начнет думать, то ему станет нехорошо. От запаха крови уже начала кружиться голова. Тогда он зашептал вслух первые пришедшие в голову слова, чтобы только не впасть в ступор:

— Свежий запах лип — горькая струя.

Значит, не погиб почему-то я.

Едва слышный шепот подействовал отрезвляюще, он встряхнул головой и принялся протирать меч пучком соломы, приговаривая:

— Теперь собрать мечи, вложить их в ножны и повесить крест-накрест за спину. Так, теперь вытащить стрелу.

Это ему удалось с трудом. Сначала отвлекали открытые немигающие глаза Рагнира, он их закрыл своей рукой, потом стрела, имеющая на своем острие специальные бороздки, застряла в ране. Когда все-таки удалось ее вытащить, от вида лениво потекшей крови, стало плохо.

— Нет, не смотреть! — приказал себе Охвен. — Забрать сухари из тайника и веревку. Надо быстрее бежать, пока до рассвета далеко.

Однако, когда он вытащил из укромного места березовый туесок, куда старательно складывал сушеный хлеб про запас, его постигло жестокое разочарование: из всех его запасов осталась одна жалкая горсть.