Грэм Джойс - Там, где кончается волшебство Страница 24

Вместе с тем она казалась очень утомленной. Почти не слушала про страсти-мордасти на ферме Крокера. О мухоморах я тоже решила не говорить. Зачем ей лишний раз расстраиваться! Когда я поднялась немногим раньше обычного, она не возражала.

В аудитории сидело девять женщин, включая меня, и я была, похоже, самой молодой. Некоторые из них решили из-за беби-бума вернуться к акушерской деятельности после длительного перерыва, но живо усвоили, что им еще учиться и учиться — чуть ли не больше, чем остальным. Вела наш курс некая миссис Марлен Митчелл, суровая гранд-дама в одежде медсестры, нависавшая над нами с кафедры, как гипсовый святой. Миссис Марлен Митчелл прекрасно осознавала собственное превосходство. Я сразу рефлекторно втянула голову в плечи и живо вспомнила свою забитость школьных лет.

К счастью, оставаться невидимкой можно было даже в таком небольшом коллективе. Миссис Митчелл любила поболтать и не любила, когда ее перебивали. А поскольку слушать я могла сколько угодно, меня такое обучение вполне устраивало. Я быстренько смекнула, что смогу спокойно прохлопать ушами оба семестра, получить диплом и продолжать работать, руководствуясь Мамочкиными проверенными методами.

В тот первый вечер МММ, как вскоре мы ее прозвали, держала приветственную речь. Я помню вазу с нарциссами на столике у отворенного окна; в класс лился сумеречный весенний аромат. У МММ был жуткий прикус, гораздо хуже, чем у Греты. Кошмар, учитывая, что один из ее передних зубов был шоколадного цвета. Я все сидела и думала: только представь, что увидит бедный малыш, вылезая из утробы. Коричневый зуб — первое, на что он посмотрит в этом мире. Жестоко и недостойно, сказала бы Мамочка. Поэтому я пыталась отогнать от себя такие мысли, но они еще больше лезли мне в голову.

Она вещала, вытянувшись во фрунт, как недвижная статуя со скрещенными на груди руками. Меняла позу, только чтобы снять с носа очки в громоздкой черной оправе и взглянуть на часы, булавкой прикрепленные к нагрудному карману темно-синей накрахмаленной формы. Лишь в эти минуты кому-нибудь — естественно, не мне — удавалось вклиниться в ее монолог.

— Можно задать вопрос? — спросила в одну из таких пауз сидевшая неподалеку егозливая дама, которую, как выяснилось, звали Бидди.

Не то чтобы МММ сказала «да», но этак слегка махнула рукой, будто говоря: «Пожалуйста, но только побыстрее».

— Вот вы сказали, что на занятиях мы поговорим о смесях. Я лично против смесей. Что же тогда нам делать — тем, кто против?

Бидди была коренастой бабенкой с добродушным красным лицом. Она огляделась в поисках поддержки: большинство глаз были опущены.

Прежде чем ответить, миссис Марлен Митчелл сверилась со списком.

— Миссис Картер. Сегодня и в дальнейшем вам предстоит узнать, что за последние пятнадцать лет в нашей отрасли произошли колоссальные изменения. Колоссальные. Я полагаю, вы поймете, что наши личные мнения — мои и ваши — вторичны, поскольку существует четкая политика материнства. Данное словосочетание — «политика материнства» — вы будете слышать очень часто в ближайшие несколько недель.

— Выходит, я должна говорить женщинам то, во что сама не верю? — игриво продолжала Бидди, приосанившись.

Но МММ было не до игрищ.

— У нас будет достаточно времени, чтобы это обсудить. Вы пришли сюда, чтобы усвоить то, что хорошо для матерей. Вот для чего проводятся наши занятия. Не для нас с вами, миссис Картер, а для матерей. — И, произнеся «для матерей», она потрясла указательным пальцем в воздухе. Удовлетворенная собственной речью, МММ опять сняла очки, чтобы посмотреть на часы. — Так, время поджимает, поэтому давайте-ка продолжим и посмотрим, что будет требоваться от вас по окончании курса.

МММ опять углубилась в монолог, а Бидди повернулась ко мне и состроила рожу.

На улице после занятия Бидди, закинув свою большую задницу на велосипедное сиденье, обратилась ко мне:

— Не больно много-то переменилось, судя по ее словам. Одна пустая болтовня. Но и не тяжко, с другой-то стороны. Держись нас, старых куриц, и все будет нормалек. Увидимся на следующей неделе. — И не успела я рта раскрыть, как она уже укатила, нетвердо нажимая на педали.

Я слишком радовалась происходящему, чтобы обращать внимание на мнение какой-то Бидди. Я приготовилась внимательно слушать и сопоставлять полученные знания с тем, чему меня учила Мамочка. Я чувствовала, что, обучаясь, перепрыгиваю через очередную жизненную стену, и, хотя школа оставила во мне не лучшие воспоминания, я все равно любила и очень хотела учиться. Еще я поняла, что с каждым новым знанием, полученным от Мамочки, мой мир обновлялся. Учеба, как мне казалось, подпитывает жизненные корни. Или же раскрывает мир по-новому, слой за слоем. Это как чистить лук. Снимаешь шелуху — под нею белый слой, потом цветной, а под цветным еще слои: золотые, мерцающие, переливчатые. И пока я, прижав к груди тетрадку, так думала, на город опустилась ночь. Он тоже скинул кожу и обнажил сияющий неоновыми огнями темный слой. Я без особого труда поймала машину, но не запомнила ни водителя, ни его историй. Перспектива предстоящего обучения наполняла меня эйфорией. И море мне было по колено.

— Я больше не могу, — заныла я.

— Не ерзай! — приказала Джудит. — Думаешь, легко делать прическу, когда ты все время вертишься? Оставь в покое заколки. Они тебе не понадобятся.

— Зачем вообще такая морока с волосами? Мы же хотим его отвадить! Ой!

Мне казалось, Джудит нарочно дерет мне волосы. Пробор она решила сделать посередине, хотя я всегда причесывалась набок, и теперь было так больно, будто она скальп с меня снимала.

— Прежде чем отвадить, человеку нужно хоть что-то пообещать. Ты когда в последний раз причесывалась? Косматая, как ведьма.

После занятий я заглянула к Джудит. Она хотела «подготовить» меня к предстоящему ужину с Артуром. У нее была настоящая ванна с кранами — невероятная роскошь по сравнению с нашей цинковой бадьей, которую мы наполняли водой, подогретой на плите. Я с удовольствием понежилась в ванной, слушая, как Джудит одержимо пылесосит на первом этаже. Моей помытости ей показалось мало — теперь она хотела умастить меня, подобно тому, как поросенка обмазывают медовым соусом к званому обеду. Она притащила помаду, тушь, румяна и всякие другие штуки, превращающие женщину в клоуна. А я на это не подписывалась.

— Не хочу я выглядеть слишком привлекательно!

— Девонька, ты льстишь себе. Черта с два, из говна конфетку не сделаешь.

— Ой! Хватит изводить мои волосы! Джудит, не все женщины потаскухи! Не все такие шалавы.

Вместо ответа она так рванула щеткой по моим спутанным волосам, что я вскрикнула, обернулась и дала ей звонкую пощечину. Она выронила щетку и поднесла руку к горящему лицу. Моя пятерня оставила на ее щеке пять красных полос. Джудит в гневе покраснела, от них не осталось и следа. Недолго думая, она со всей дури вмазала мне в ответ. Теперь настала моя очередь. Я снова размахнулась, но она так ловко отскочила, что я чуть не свалилась на пол.

Смех, да и только, и, глядя друг на друга, мы расхохотались. Джудит подняла щетку и продолжила расчесывать мне волосы. Только теперь уже не дергала.

— Сучка, — с любовью сказала я.

— Шлюшка, — ответила она.

— Шалава.

— Ведьма.

Я прикоснулась к щетке.

— Джудит, мне страшно.

— Мышонок, все будет хорошо. Ему еще крупно повезет, если он вообще найдет свою пипиську в штанах после нашего зелья. О том, чтобы засунуть ее в тебя, и речи быть не может. Поверь, я сделаю так, что она исчезнет.

— А если не подействует?

— Это невозможно. А если что, пусть сунет тебе в руку. Ты что, никогда так не делала?

Я помотала головой.

— Это должна знать каждая девушка. Мало ли какие проблемы, или просто не хочется — бери в руку, и вперед. Конечно, если он не последняя свинья. А так большинству мужчин просто хочется присунуть, и им по большому счету все равно куда. Так что бери в руку, а если он совсем разгорячится — в рот.

— Что?!

— Отсоси у него. Поверь, он будет так корчиться и извиваться, что больше не захочет никуда вставлять. Я же знаю мужчин.

Я ужаснулась:

— А разве эта штука не будет вонять мочой?

— Нет, если только он не захочет на тебя пописать. Ты вообще, что ли, о парнях ничего не знаешь?

— Нет, — простонала я.

От мысли, что придется брать в рот, меня замутило.

— Да ладно, — успокаивающе сказала Джудит, — до этого не дойдет. Теперь поверни-ка голову… Давай я тебя все-таки немножечко подкрашу, а?

От ожидания меня тошнило. Не так, как подташнивает от тревожного предчувствия или от любовного трепета — с бабочками в животе, — а по-настоящему. Когда с макияжем было покончено, меня вырвало. Джудит почистила мое лицо, велела закрыть глаза и осторожно подвела к зеркалу.