Алан Троуп - ЛЮДИ КРОВИ Страница 24

нашел себе женщины, – она усмехается. – Он будет завидовать тебе, а моя младшая сестра – мне.

– Так ты хочешь быть со мной? – спрашиваю я.

– Разумеется, – она удивленно смотрит на меня. – А разве у меня есть выбор?

Та небрежность, с которой она произносит эти слова, уязвляет мою гордость.

– Ты вовсе не обязана! – резко отвечаю я. – Можешь подождать другого мужчину.

– Ты мой мужчина. Ты дрался за меня, ты меня завоевал. – Элизабет качает головой. – С чего бы мне ждать кого-то другого, если я уже ношу твоего ребенка?

10

Элизабет настаивает на том, чтобы мы слетали на север, прежде чем вернемся в пещеру.

– Хочу, чтобы ты увидел Яму Моргана. Я там выросла, – говорит она и указывает на группу из восьми холмов, которые по высоте превышают все остальные. – Она почти в центре Страны Дыр.

Мы минуем яйцевидные холмы и оказываемся над другой, большей долиной, очень неровной и заросшей дремучей растительностью.

– Кому могло прийти в голову поселиться здесь? – спрашиваю я.

– Ты говорил мне, что твой отец выбрал себе остров, чтобы удобно было обороняться от врагов.

А мой дед, капитан Джек Блад, по той же причине решил жить на материке. Эта долина почти непроходима. Здешние места называют Ямой Моргана. Так звали прежнего губернатора, который передал эту землю моей семье. Отец говорит, что англичане были так рады, что кто-то соглашается жить на землях, где бродят беглые рабы, маруны, что уступили их за бесценок. Разумеется, маруны очень скоро стали держаться от нас подальше.

Элизабет спускается ниже, и я следую за ней. Для меня один холм нисколько не отличается от другого, и каждая следующая долина ничем не лучше предыдущей. Я удивляюсь, как это Элизабет помнит дорогу. Без нее я бы точно заблудился и ни за что не вернулся бы обратно, в нашу пещеру.

– Вон там! – говорит она.

В дальнем конце долины, за возделанными полями, почти скрытый двумя огромными шелковицами, стоит каменный дом, очень похожий на дом моего отца, только больше. Окна выходят на долину.

– Ты собираешься познакомить меня со своей семьей? – спрашиваю я.

– О, нет… пока нет, – отвечает она и резко набирает высоту.

– Но разве они не должны знать о том, что произошло между нами?

– Они уже знают.

Ну конечно же! Мне следовало догадаться, что не только члены моей семьи способны передавать мысли на большие расстояния.

– И что?

– Мама очень взволнована… Она уже готовится к пиру.

Я опять чувствую себя чужаком, незнакомым с обычаями.

– К пиру?

– Конечно. Он состоится через несколько дней, когда все будет готово. Тогда-то ты и познакомишься с моими родственниками. Они тебе понравятся. Папу иногда боятся, но, я уверена, он хорошо к тебе отнесется,- она смеется.- А что ему теперь остается?

Она пролетает в нескольких футах от вершины холма, опускается в другую долину. Я следую за ней, за моей невестой, будущей матерью моего ребенка. Мне очень хочется всего этого… Но только… все случилось так быстро! Я даже завидую людям со всеми их свиданиями, ухаживаниями, ритуалами, метаниями, сомнениями; или любовь это, или просто похоть…

У нас все проще. Половой акт, продолжение рода. Она вступает в детородный возраст, дает об этом знать своим запахом, и я должен ее взять. Я оплодотворяю ее, она зачинает, – и вот она уже навеки моя. Никаких тебе робких взглядов издалека, никаких тайных свиданий, обещаний, вообще никаких разговоров. Ни я, ни Элизабет не произнесли слова «люблю». Интересно, как бы она отреагировала на это слово. А если бы другой успел раньше меня или убил меня в поединке, она теперь летела бы рядом с ним и была бы так же предана ему?

Какая-то часть меня хочет, чтобы моя невеста была со мною не только потому, что я первым ей подвернулся. Но другая моя часть утвердилась в сознании: теперь ни один из нашей породы не осмелится посягнуть на нее, пока я жив.

В пещере мы с Элизабет устраиваемся на нашем ложе из веток и листьев. Я нашла эту пещеру еще в тот раз, – говорит она, – когда у меня впервые началось…

– Я тогда почувствовал твой запах в Майами.

– Когда никто не пришел ко мне, я заплакала, но мама сказала, чтобы я не волновалась: однажды кто-нибудь обязательно найдет меня.

Полуденное солнце клонится к закату, день начинает свой путь к ночи. Я рассказываю ей о том, как искал ее.

– Питер, я так рада, что именно ты нашел меня, – говорит она, и мы оба тихо засыпаем.

Я просыпаюсь один, замерзший, и вглядываюсь в темноту. Без часов и других человеческих приспособлений мне трудно понять, сколько же я спал.

– Элизабет! – беззвучно зову я.

Не получив ответа, встаю и кружу по пещере:

– Где ты, Элизабет?

Ее ответ приходит издалека. Он нечеткий, я едва могу разобрать:

– Я охочусь. Буду позже. Спи.

Без света, книг, телевизора у меня и выбора нет,- только спать. Я вздыхаю, ложусь на постель, приготовленную для меня, вернее, для нас, моей возлюбленной, и снова думаю о путешествии, которое проделал «Большой Бэнкс», везя меня на Ямайку. Потом с тревогой вспоминаю о семье Элизабет и готовящемся большом пире, размышляю о нашем будущем возвращении домой… наконец мысли мои путаются, и сон похищает меня из реальности.

Я просыпаюсь от того, что рядом плачет ребенок. Сажусь и жду, когда глаза привыкнут к сумеркам в пещере. Тень, которую я вижу у входа, – это Элизабет. Перед ней, на каменном полу, еще две тени – намного меньше. Одна из них шевелится, и временами раздаются всхлипывания.

– Вот это ночь! – говорит Элизабет.- Я летела в Марунтаун и наткнулась на этих двоих. Одни, без всякого присмотра… шли по дороге. Как раз для нас обоих. Вот это удача! В первую же ночь, как я полетела на охоту, чтобы накормить своего мужчину!

– Элизабет! – я протестующе мотаю головой.

Она неверно понимает мой возглас, приподнимает одного из детей, мальчика лет десяти, приканчивает его одним ударом когтя и кладет передо мной. Я смотрю на его маленькое тельце и тяжело вздыхаю.

– Что-нибудь не так? – спрашивает она.

– Я не ем детей.

– Не понимаю. Это же только люди, – Элизабет подходит к другому мальчику и вспарывает ему живот. – Если бы я знала о твоих вкусах, я принесла бы тебе кого-нибудь постарше, но сейчас мне хочется есть, Питер. Я не могу приступить к еде, пока ты не начнешь.

– Почему? – спрашиваю я.

– Так заведено, – она пожимает плечами.

Я принуждаю себя поесть. Меня подташнивает от вкусного нежного детского мяса. Она доедает за мной.

Потом подходит ко мне, ложится рядом.

– Не сердись на меня, – говорит она.