Генри Олди - Сильные. Книга первая. Пленник железной горы Страница 24

— Не сплю я. Заходи, Куо-Куо.

— Куо-Куо супу принесла. Кормить будет…

Суп — это кстати. Ем я, как не в себя. Набил брюхо, поспал чуточку, и опять слюнки текут. Сначала думал: мастер Кытай мне для лежки особую комнату выделил. Комнат в доме тьма-тьмущая, почему не выделить? Сегодня огляделся на свежую голову: какая там комната?! Ураса — летняя юрта. Гостевая, за домом стоит. Вроде срамного туеска, который для моей большой нужды — берестой крыта, конским волосом сшита. Ох, сравнения у меня… Болею я, извините. Соображаю плохо. Хорошая ураса, если вы не поняли. Просторная. Стены отваром ольховой коры выкрашены. По стенам — пять окошек. Дверь — занавес, расшит узорами. Вдоль стен — нары-лежаки. Посередке — очаг, еле теплится. Лето, чего зря дрова жечь? Над очагом — дымоход. Вокруг очага — столбцы для котлов, вертелов. Воздух чистый, свежий. Меня, помню, родители отпускали к Кустуру переночевать — ну, в Тимирову семью! — так в ихней урасе вечно воняло. И шкурами, и людьми, и объедками. А еще к урасе примыкал коровник, и тоже не делал воздух ароматней…

Да что тут сравнивать? Дядя Тимир, аласный кузнец, и Кытай Бахсы, кователь боотуров — не может у них вонять одинаково!

А вот и он, кователь боотуров. Проведать зашел.

— Выйди! — это он дочери.

— А суп? — это я ему. — Суп же!

— Успеется суп. Дай-ка я тебя…

8

Наглая я скотина

(продолжение)

Покрывало — фью-ю-рх! Улетело. Подушка — шмяк! Убежала. Он меня на живот — р-раз! Как пушинку. Голову в ладони взял — я думал, шею свернет. Нет, просто набок повернул — чтоб не лицом в лежак, а ухом.

Встал на колени у лежака:

— Расслабься.

Ага, расслабься! Я расслаблюсь, а ты меня клещами — хвать! Молотком — шарах! Суп выльешь, миску к копчику прикуешь. Знаем мы ваши шуточки!

— Мастер Кытай…

— Молчи.

Молчать не удалось. Я стонал, кряхтел, охал. Железные пальцы копались во мне, перебирали каждую жилочку. Взбивали Юрюна Уолана горкой лебяжьего пуха. Толкли в ореховую кашицу. Рубили в рыбную начинку. Мяли, выдавливали сок. Извлекали сочный хруст из позвонков, треск из суставов. Кровь бултыхалась во мне от увесистых шлепков.

— Ой! Ай! Уй!

— А здесь?

— Ы-ы-ы…

— Очень хорошо.

Куо-Куо сидела в углу на корточках. Радовалась моим истязаниям. Ну, в углу — это я для красного словца. Ураса-то круглая! А радовалась — это точно. «Айхал[20]! — вскрикивала шепотом. — Айхал!» Почему шепотом? Отца боялась, наверное. Выгонит, или на крюк подвесит. Я ведь помню, он ей обещал крюк. Тогда, в конюшне, я ему не поверил. Думал, грозит для пущей острастки. А может, шутит.

Теперь верю. Ы-ы-ы!..

Превратив меня в холмик рыхлой земли, кузнец угомонился. Придвинул табурет, сел. Огромный, корявый, затряс ручищами. Мне даже померещилось, что с пальцев Кытая Бахсы летят сверкающие капли — вода, а может, расплав. Я вжал затылок в плечи: сейчас, вот сейчас обожгут! Огнем или холодом, но обожгут!

Ничего, обошлось.

— Годится, — буркнул мастер Кытай.

Так говорят о рядовом топоре, вышедшем из-под молота.

— Завтра встанешь. Все, отдыхай.

Уйдет, догадался я. Уже уходит. Интерес кузнеца ко мне стремительно угасал. И тут — хотите, верьте, хотите, нет — я понял, что сделаю, и ужаснулся. Я, сопляк-желторотик. Я, чудом выбравшийся живым из горна. Я рискну объехать на кривой самого Кытая Бахсы? Мне что, последний умишко огнем выжгло?!

— Ну да, — сказал я. — Ну да, конечно.

— Что — ну да?

— Ну да, говорю. Я бы на вашем месте тоже расстраивался.

Кузнец хотел встать, но раздумал.

— Ты? На моем месте?

— Ну да…

— И с чего бы это ты расстроился?

— Вы же не меня хотели. Ну, в работу взять. Вы брата моего хотели…

Мастер Кытай не был воро̀ной. Да и я валялся на лежаке без лука. Лицом к стенке, спиной к кузнецу. И всё равно сердце ёкнуло: дружок, ты ему в глаз всадил! В самую зеницу. Без промаха.

— Хотел, — признал кузнец.

Чувствовалось, что это у него больная тема.

— Я что? Обычное дело. А вот мой брат…

— Твой брат — это да. Ты, я вижу, парнишка смышленый. Чуешь, где настоящая работа! Такая работа в жизни один раз случается. Я, знаешь ли, ночью сплю и вижу…

Он заворочался. Должно быть, показывал, как он спит и что видит.

Я ждал, боясь спугнуть. Вспоминал: мы с Мюльдюном подъезжаем к Кузне, нам навстречу бежит черный адьярай. Бежит, радуется; подбегает и скисает вчерашним молоком. «Это брат, что ли? Разве ж это брат?!» И еще: «Мне доложили, ты брата везешь. Я обрадовался. Думаю, наконец-то!..» Весь разговор — при мне, не стесняясь. Ты ведь знал про моего загадочного брата, мастер Кытай! Ты знал, что Мюльдюн знает! Ты только не знал, что не знаю я, и знать мне не надо.

Лишку сболтнул ты, мастер.

— Ага, — вздохнул я. Собрался с силами, повернулся к кузнецу. — Брат мой — вот кто боотур! Всем боотурам боотур! Я ему и в подметки не гожусь. Да что там я! Мюльдюн, и тот не годится.

Представил я, что Мюльдюн меня слышит, и от страха чуть не обмочился. Взял бы он меня правой рукой за левую ногу, а левой — за правую, дернул бы от души…

— Точно так, — согласился кузнец. — И рядом не лежали.

— Вы не говорите Мюльдюну, что я вам говорил. Хорошо? Обидится он. И на меня, и на вас обидится. Вы ведь тоже…

— Что я — тоже?

— Говорили тоже. Вот, прямо сейчас.

— О чем я говорил?

— Ну, что Мюльдюн не годится. В подметки.

— А-а… — кузнец задумался.

Я готов был поклясться, что читаю мысли Кытая Бахсы. Правой рукой за левую ногу, а левой — за правую… Кузнец, конечно, побольше моего вырос, но Мюльдюн — он ведь Мюльдюн-бёгё! Если расширится, всякое может случиться.

— Твоя правда, парень. Мало ли о чем мы с тобой толкуем?

— Вот-вот!

— Ладно, ешь суп. Пойду я.

— Ага. Я только одного не пойму…

— Чего?

— Ну, вот Мюльдюн меня к вам привез. А брата нашего почему не везет?

— Нюргуна?

— Ну! Что ему, трудно привезти?

Имя прозвучало. Нюргун? Наверное, я знал его всегда. Мой старший брат, существование которого от меня скрывали, не мог носить другое имя[21].

— Не выпустили еще, — предположил кузнец. — Из колыбели.

— Нюргуна? Из колыбели?!

— Ну да, — согласился Кытай Бахсы. Это он у меня нудакать обучился. — Когда выпустят, тогда и привезет.

Я прикусил губу: больно, до крови. Колыбель? Мой старший брат Нюргун лежит в колыбели? Что это за брат такой? Что это за колыбель такая?!