Марк Даниэль Лахлан - Фенрир. Рожденный волком Страница 24

Они всего час шли по весеннему лесу, после чего очутились на полянке. Деревья здесь были высокие — гигантские дубы, на кото­рых только-только набухли почки.

— Пришли, — сказал Фастар.

Леший не видел никаких признаков жилья. Они просто вышли на поляну.

— Хравн! — прокричал Фастар. — Хравн!

Наверху в гнезде зашевелился ворон.

— Не тот, — сказал Офети. Но никто не засмеялся.

Птица сидела на высокой ветке, глядя на людей.

— До чего они странные, — продолжал Офети. — Никогда не гнездятся вместе, но стоит одному учуять запах добычи, как все разевают глотки, созывая на пир сородичей.

— Будем надеяться, что больше таких, как Хравн, поблизости нет, — сказал Фастар.

— Ты должен позволить мне выпустить кишки этому падальщи­ку, — сказал Офети.

Фастар улыбнулся.

— Если мы когда-нибудь повстречаем его одного, без людей Зиг­фрида, я еще раньше тебя перережу ему глотку.

— Не стоит так говорить, — вставил Сван. — Он жрец Одина. Он лечит людей, а в бою стоит десяти воинов, я сам видел.

Фастар проворчал что-то, явно не желая обсуждать эту тему.

В лесу вдруг зашумело.

— О, клянусь мошонкой Фрейра, это она, — сказал Офети.

— Давайте оставим пленников и побыстрее уберемся отсюда, — предложил Фастар. — Не хочу видеть то, что будет потом.

— Неужели ты такой мягкотелый, Фастар?

Леший обернулся. Это заговорил Серда — жестокий коротыш­ка, которому нравилось мучить Элис.

— Я убил с десяток врагов, — сказал Фастар, — но честно: ме­чом, топором и копьем. А это для меня настоящее оскорбление.

— Тебе не нравится смотреть, как страдают твои враги? — уди­вился Серда.

— Мне нравится, когда они умирают, причем быстро, — сказал Фастар, — чтобы я мог поскорее вернуться к элю и женщинам.

— Каждому свое, — пожал плечами Серда. — Если хочешь, я останусь с ними.

— Как тебе будет угодно, — сказал Фастар. — Просто чем раньше...

Он не договорил. Леший разинул рот. Элис даже вскрикнула, но никто не обратил внимания, потому что все они были слишком за­няты своими переживаниями. Леший, путешествуя, встречал про­каженных, хотя и старался побыстрее от них убежать. Однако сей­час перед ним предстало уродство совсем иного рода.

На краю поляны стояла женщина. Ее черные волосы были вскло­кочены, белый балахон — в грязи и алых пятнах крови, сочившей­ся из двух свежих ран на шее; женщина покачивалась, как будто бы­ла слишком слаба, чтобы стоять. Однако внимание Лешего прежде всего привлекли ее глаза. Которые попросту отсутствовали. Лицо ее покрывали шрамы, как и у брата, но только их было гораздо боль­ше, и они были гораздо страшнее; голова у нее раздулась и казалась пористой, словно чудовищный чернильный орешек. Носа почти не было видно, вместо рта — узкая щель, а на месте глаз зияли пустые провалы с расплывшимися контурами. Что же с ней случилось? Ле­ший недоумевал. Болезнь? Еще ни разу в жизни он не видел такой болезни: ее лицо почернело от синяков, покраснело от воспаления, непомерно распухло с одной стороны и сморщилось с другой. Но гла­за, именно глаза казались поистине чудовищными. Леший вспом­нил, как в детстве однажды нес хлеб от бабушки домой. Старушка дала ему половинку каравая; по дороге ему захотелось отщипнуть кусочек, и он отщипнул. Хлеб оказался таким вкусным, что он не удержался и отщипнул еще, потом еще и еще, пока не выбрал из ко­рочки весь мякиш. Вот так и выглядели глазницы женщины — слов­но внутренность каравая, выщипанного по кусочку.

Женщина покачнулась, собираясь шагнуть на поляну, но спот­кнулась и упала, шлепнувшись на четвереньки, после чего пополз­ла к ним, нащупывая и вынюхивая дорогу.

— Что нам делать? — спросил Фастар.

— Меня можешь не спрашивать, — заявил Офети.

— Это их место. Она хочет монаха, так отдай ей монаха, — ска­зал Серда.

— Откуда, во имя ледяных сисек Норн, тебе знать, чего она там хочет? Ты что, стал ясновидцем? — возмутился Офети.

Женщина услышала их голоса и вытянула шею. Леший смотрел, как в двадцати шагах от них она поднимается на ноги, как развора­чивает к ним лицо, прижимая руки к бокам. По мнению купца, все это было уж слишком жутко. Ведь он находится всего лищь в часе бодрой ходьбы по лесу от земель, свободных от северян. Если бы он мог, то взял бы девушку и просто пошел в Ладогу. Он бросил бы шелка и мулов: все равно князь щедро наградит его, если он приве­дет к нему девушку. Первый раз с тех пор, как ушел на запад, Ле­ший пожалел, что рядом с ним нет волкодлака. Будь он здесь, у них появился бы шанс на спасение.

— Так ведь нам поручили доставить монаха сюда. Оставим его да уйдем, — предложил кто-то из берсеркеров.

Фастар помотал головой.

— Нам необходимо узнать, где девушка. Если Хравн выяснит, где она, нам придется поспеть туда раньше. Мы должны услышать про­рочество и оказаться на месте первыми, чтобы он не вцепился в нее своими когтями.

— Так что, мне снимать монаха или нет? — спросил Офети.

— Снимай.

Леший огляделся по сторонам. Вытянутый силуэт Хугина возник на другой стороне поляны. На плече он нес три небольших мешка, на нем были драные штаны и потрепанная накидка из грязной серой шкуры, до сих пор сальной, как будто бы ее только что содрали со зве­ря и не вымочили в подогретой моче, чтобы удалить ошметки плоти и жира. На боку у чародея болтался зловеще изогнутый меч. Леший, конечно же, слышал о подобных мечах — у арабов и отливающих си­невой чернокожих жителей Африки об этих мечах были сложены ле­генды, — однако, даже путешествуя с караванами верблюдов по до­рогам Серкланда, он никогда не видел их воочию и не знал, что до сих пор остались кузнецы, способные изготовить такое оружие.

— Оставьте монаха, — сказал Ворон. — Посадите его сюда, под этот дуб.

Леший смотрел, как монаха снимают с мула. От этого зрелища сердце обливалось кровью. «Святой, — подумал он, — должен сто­ить баснословных денег. Даже за его кости, правильно выбрав мо­настырь, можно выручить состояние. Может быть, выпадет шанс стащить тело, — купец был уверен в близкой смерти исповедни­ка, — когда Хугин с ним покончит».

Исповедник не жаловался, когда его стаскивали на землю. Во­рон опустился рядом с ним на колени, положил ему ладони на лоб и на грудь. Леший подумал, что со стороны кажется, будто он ле­чит монаха. И только когда он увидел петлю с крепким и сложным узлом, то понял наверняка, что ни о каком исцелении речи не идет.

Ворон перекинул веревку через ветку дуба, а потом надел петлю на шею монаха. Подтянул веревку, вынуждая исповедника сесть ; прямо. Веревка не душила монаха, Леший это видел, однако вы­нуждала его дышать с усилием. Купец собирался остаться, чтобы выполнить приказ короля и узнать, о чем будет говорить монах. Хотя, насколько понимал Леший, для исповедника сейчас глав­ное — не задохнуться, какие уж там пророчества.