Дарелл Швайцер - Маска чародея Страница 24

Мы с Хамакиной выбежали из парадной двери на балкон, а с него — на деревянный настил, соединявший наш дом с городом. Многие доски на нем оторвались, расшатались или сломались. Это не было последствием бури, постарался кто-то из соседей.

Почему? — недоумевала часть моего сознания. Ответ на этот вопрос так и не пришел мне в голову, пока мы осторожно балансировали по единственному бревну, оставшемуся там, где были оторваны все остальные доски и опоры.

Моя способность игнорировать очевидное поражала даже меня самого — я шел в город, где не был уже много месяцев, хотя в это время рука Хамакины постепенно таяла в моей руке. Вначале я словно держал пустую перчатку, затем — перышко, потом — дым, а потом и вовсе ничего.

Я продолжил свое путешествие по закоулкам Города Тростников в одиночестве. Никто не узнавал меня. Никто не ругался и не кричал, когда я проходил мимо. Возможно, я исхудал до неузнаваемости (волосы, отросшие ниже плеч, я завязал хвостом), а может быть, просто обо мне забыли. Так я и шел, не привлекая к себе внимания, сквозь толпу иноземных моряков, по улицам со множеством лотков, мимо храмов, где немногочисленные просители предлагали свои подношения тысячам разных богов. Так я и достиг хорошо знакомого квартала богатых домов, где многие здания поддерживали каменные опоры, а некоторые и целиком были выстроены из камня. Я миновал главный городской храм Сюрат-Кемада, где жили священники, но и там меня не заметили.

И вот я уже стоял, исхудавший до крайности, пеший и босой, но одетый во все свои лучшие вещи, с сумкой с письменными принадлежностями в руках, в очень знакомом дворе перед очень знакомой дверью. Я постучал, а мои пальцы нежно погладили резных птиц, украшавших дверь.

Дверь распахнулась, на пороге стоял Велахронос с широко раскрытыми глазами. Он узнал меня. Выражение боли и ужаса у него на лице шокировало меня, и я отшатнулся, как от удара хлыстом, не зная, куда деть глаза, и сгорая от стыда.

— Я… я…

— Ты! — Споткнувшись о порог, он сделал знак, от гоняющий злых духов.

И вновь я игнорировал очевидное даже для самого себя — прошмыгнул в дом за спиной у опешившего старика и уселся на свое обычное место за партой. Я достал из сумки ручки и чернила и разложил перед собой пергамент.

Велахронос тяжко вздохнул и сплюнул, пытаясь подобрать подходящие слова.

— Да ты просто сошел с ума, мальчишка… Заявиться сюда с намерением продолжать уроки, будто ничего не произошло…

— Пожалуйста, — попросил я его без всякой надежды. И вновь у меня внутри началась буря: одна часть меня все же по-прежнему цеплялась за эту радужную, но, увы, рухнувшую надежду, а вторая — рвалась прочь, сгорая от стыда.

Старик не испытывал ко мне жалости. Первоначальное оцепенение сменилось страхом и даже гневом, и, сколько я ни искал, я так и не нашел ни в его словах, ни в выражении лица, ни в глазах доброты и прощения.

— Зачем же ты в действительности пришел сюда? — вопрошал он. — Это входит в какие-то твои зловещие планы, нужно для колдовского заговора, вызывающего дьявола?

— Я просто хотел, чтобы вы помогли мне, — всхлипнул я. (Говорят, что чародей не может плакать, во всяком случае, настоящий чародей. А так ли это?) — Чтобы все стало таким, как прежде.

Он очень странно посмотрел на меня. Я так и не смог истолковать его взгляд — он сдирал с меня кожу, как точильный камень.

— От тебя издали смердит гнуснейшей магией, Секенр. Побывав в сточной канаве черной магии, ты запятнан ею навеки. Не надо обладать особым даром, чтобы понять это. Думаю, если бы ты отдал себя в руки священников, они немедленно отправили бы тебя на костер. Только так можно очистить твою душу. Возможно, это единственный выход.

— Нет, — твердо сказал я. — Есть и другой. Я указал ему на стул рядом с собой.

Почему-то этот жест заставил его подчиниться. Он покорно опустился на сидение, и мы вдвоем посвятили себя работе, много часов подряд выписывая яркие причудливые заглавные буквы, в одном из преданий из начала времен «Три небесных брата».

На какое-то время, совсем ненадолго, все стало таким, как прежде, время в комнате словно остановилось, и все мучительные воспоминания улетели прочь, развеявшись, как дым. Я недоумевал, куда делась Хамакина. Ей всегда нравилось рисовать и раскрашивать.

Тени становились все длиннее и длиннее.

По-моему, учителю так и не удалось избавиться от страха. Он постоянно вскакивал, отрывая от работы испуганный взгляд, словно хотел проследить за тем, что стремительно двигалось по комнате. Я тоже долго и пристально вглядывался в пустоту — смотрел в том направлении, но так ничего и не увидел. Его охватила дрожь. На лбу выступил пот, хотя было довольно прохладно.

Руки у него тоже дрожали. Я потратил полчаса, подтирая страницу, на которой он посадил кляксу, едва не уничтожив роскошную букву в виде причудливо изогнутого змея. Я не придал значения даже совершенно невероятной вещи — мне пришлось исправлять ошибки собственного учителя.

— Умоляю тебя, скажи. Чего ты хочешь на самом деле? — прошептал он в таком страхе, что его было едва слышно.

Дом скрипнул и слегка содрогнулся. Очень странно — ведь он был сложен из камня.

Я долго молчал, продолжая вырисовывать изящную изогнутую линию. Здесь, думал я. И сейчас. Я хотел растянуть этот миг на века, хотел, чтобы мы оба застыли здесь, как насекомые в янтаре.

— Позвольте мне остаться у вас, — сказал я. — Позвольте жить в вашем доме, служить у вас подмастерьем и наследовать ваше дело, когда вы умрете. Я не хочу уходить отсюда, никогда.

Теперь он замолчал. Не обращая на него особого внимания, я вновь погрузился в работу. Велахронос, казалось, высматривал что-то в воздухе вокруг нас. Я ничего не видел.

Как здорово получилась страница! Как он будет гордиться мной!

— Понимаю, — наконец выдавил он. — Ты должен меня извинить, я на минуту выйду.

Я пожал плечами и принялся раскрашивать синие и зеленые листочки, окаймлявшие страницу. Велахронос поднялся со своего места и вышел из комнаты. Он не вернулся. Прошло не меньше часа. Мне уже давно хотелось и пить, и есть, но я продолжал работу, решительно настроившись создать что-нибудь стоящее, чтобы продемонстрировать своему учителю.

Лишь когда начало смеркаться, я прервался, откинулся на спинку стула и потянулся. Шея и плечи затекли. Обе ноги онемели от длительного сидения. Первая страница легенды «Три небесных брата» была уже почти закончена, но я не мог доделать работу без свечи.

Я позвал Велахроноса — он не ответил. Я с трудом встал — ноги дрожали — и начал рыться в столах и шкафах в поисках свечей или лампы.