Урсула Ле Гуин - Всегда возвращаясь домой Страница 24

У некоторых жителей Унмалина, принадлежащих Дому Обсидиана, очень светлая, почти белая кожа. Это внуки и правнуки дочери того мальчика, Рожденного Морем.

ХРАНИТЕЛЬНИЦА

Рассказано Лучником, библиотекарем хейимас Змеевика из Унмалина. Эта история — пример «чистой формы» повествования, отличной от обычной импровизации или «неформального» пересказа любителя. История явно носит дидактический характер. Она считается вполне достоверной, место действия в ней указано предельно точно. С другой стороны, существует иная ее версия, рассказываемая как раз в Чумо (см. текст), которая начинается словами: «Вниз по течению Великой Реки, в Долине, в городе Тачас Тучас…»

Вверх по течению Великой Реки, в Долине, в городе Чумо жила-была молодая женщина, ученица хейимас Третьего Дома, которая еще носила некрашеную одежду; и в этой хейимас она была Хранительницей, то есть присматривала за вещами, убирала их на место, доставала, когда нужно — словом, отвечала за все имущество хейимас: за костюмы для Танцев, для пения, для обучения ритуалам и за вещи, подаренные и предназначенные для подарков. Там были разные наряды, костюмы для исполнителей Танца Лета, различные красивые камни, рисунки на бумаге, на ткани и на дереве, коллекции птичьих перьев, шляп, музыкальных инструментов, говорящие барабаны и большой священный барабан, специальные трещотки для танцоров, сделанные из сухих тыквочек и из раковин, из оленьих копыт и из глины, различные ценные записи, книги, сладкие и горькие травы, засушенные цветы, резные вещицы и разные прочие хехоле-но, настоящие шедевры, и вообще — всякие ценные и ценимые всеми вещи, а также сундуки, их содержащие, и ткани, в которые они были завернуты, и полки, и ящики, и шкафы, и прочие места, где они хранились в полном порядке и чистоте, с должным уважением к их красоте и достоинству. И хранила их именно она. Таков был ее природный дар, она делала это хорошо, и исполнение этой работы доставляло ей удовольствие. Стоило какой-нибудь вещи понадобиться, как она тут же приносила ее, точно зная, где она лежит, совершенно готовая к тому, чтобы ею пользоваться. Если кто-то приносил вещь в дар хейимас, то и ей она тут же находила подобающее место. Если же какая-то вещь пачкалась или изнашивалась, она чистила ее и чинила, а если вещь становилась такой старой, что и починить было нельзя, она старалась использовать ее как-нибудь еще. Она продолжала оставаться Хранительницей, даже когда стала взрослой, вышла замуж и родила ребенка. Это была ее главная работа и забота, и никто другой в хейимас не делал этого лучше, чем она.

И вот как-то один человек вырезал из земляничного дерева очень красивую вещицу, хехоле-но, настоящий шедевр, специально в подарок тому Дому, где растет земляничное дерево. Он оставил свой дар в пятом углу главного помещения хейимас. Хранительница увидела вещицу, когда все уже разошлись по домам. Она взяла ее в руки. Вещь ей очень понравилась, и она все не выпускала ее из рук, смотрела на нее и думала: «Эта вещь мне очень подходит; ну будто бы создана прямо для меня. Возьму-ка я ее с собой ненадолго». И она взяла вещицу в дом, где жила со своей семьей, отнесла ее в свою комнату и спрятала в потайную корзинку с крышкой, прикрыв другими вещами. Там вещица и оставалась. А Хранительница не слишком часто смотрела на нее и совсем ею не пользовалась.

В другой раз один человек смастерил для Дома Змеевика танцевальный костюм из оленьей кожи, расшитый орнаментом из листьев и крупных желудей медного цвета. Хранительница как раз несла наряд, чтобы убрать его в шкаф, когда вдруг подумала: «Эта вещь прямо-таки создана для меня». Она померила костюм да так и осталась в нем, а за работой все время думала: «Ах, как хорошо сидит! Ах, как мне нравится! Ну прямо на меня шито. А может, я летом буду танцевать в этом костюме? Ну так чтобы кто-нибудь другой не выбрал его себе раньше меня, спрячу-ка я его до Летних танцев подальше!» И она взяла замечательный наряд домой и положила на самое дно своей заветной корзины. Там он и оставался. И во время Летних танцев она его, конечно, не надела.

А потом целая семья принесла в хейимас много сухих толченых ягод манзаниты. Хранительница выставила какую-то часть этого дара в пятом углу, а остальное забрала домой, думая: «У моего сына из-за пыли всегда в сухой сезон горло пересыхает, и он так сильно кашляет, что сидр из манзаниты ему, конечно же, будет очень кстати. Я это приберегу и использую, когда будет нужно». Она высыпала порошок в стеклянный кувшин с пробкой и поставила в кладовку. Там он и остался. И никакого сидра из него в сухой сезон она не сделала.

Через некоторое время одна женщина принесла в дар хейимас флейту, сделанную из оленьей ноги; эта флейта прежде долго хранилась во Втором Доме и была очень-очень старой; много-много раз прежде она играла четырехголосную хейю. Хранительница положила ее вместе с остальными флейтами Третьего Дома, но все время возвращалась и вынимала ее из сундучка, перекладывала с места на место и думала: «Этой вещи не годится быть здесь; слишком она стара, чтобы на ней играть. На флейтах играют беспечные люди — дети, музыканты. А эта флейта слишком стара и прекрасна, чтобы с ней обращались как с обычным инструментом». И Хранительница взяла ее домой, а потом спрятала в свою корзинку с крышкой. Там она и осталась. И никто на ней больше не играл.

И вот как-то раз один человек принес в дар всего лишь кусок кукурузного хлеба. Человек этот был очень стар, бестолков, да и кусок хлеба тоже был старый, черствый как камень; он его и жевать-то не мог. Он отломил тот кусочек с краю, где пытался откусить, и выбросил, а остальное положил в пятый угол хейимас, приговаривая: «Может, кто из молодых, у кого зубы крепкие, съест его». Хранительница нашла хлеб, бросила на пол и вымела вместе с мусором, когда убирала в хейимас, а потом вынесла мусор на крышу и выбросила в мусорную кучу.

Еще и день тот не кончился, как Хранительница почувствовала, что заболела. А на следующий день ей стало совсем худо: судорогой сводило живот, ныли руки, болела прямая кишка и все зубы сразу. Люди один за другим навещали ее, приносили лекарства, пели целительные песни, однако сама она петь эти песни не могла. Целители старались облегчить страдания несчастной, но ничто ей не помогало, а все время становилось только хуже, боль усиливалась, и бедная Хранительница вся распухла — и руки, и ноги, и живот, и лицо.

Один ее родственник по Третьему Дому, который исцелял своим пением, пришел, чтобы помочь ей победить недуг. Он пел и внимательно наблюдал за нею. Она же стонала и совсем его не слушала. Когда целительная песнь закончилась, он сказал: «Остра, а ведь смысл такой песни в том, чтобы ее пели вместе!» И ушел домой, А она, оставшись одна, вдруг подумала о его словах; их она расслышала хорошо. И все время продолжала об этом думать, хотя уже совсем ослабела, вся раздулась и корчилась от болей в животе. Ее мучила тошнота, но рвоты не было; ей хотелось в уборную, но из нее ничего не выходило. И она подумала: «Из-за чего же я умираю?» И вспомнила про те вещи, что спрятала в своей корзинке. Она доползла до нее и стала искать ту флейту из оленьей ноги и ту красивую хехоле-но из земляничного дерева. Но ничего, ничего не было на дне корзины — только комки какой-то липкой грязи! Она стала искать в своем сундуке с нарядами тот расшитый костюм из оленьей кожи. Но там, под другой одеждой, нашлись только какие-то грязные лохмотья. Она с трудом сползла по лестнице в подвал и стала искать на полках порошок манзаниты для приготовления сидра. Но в стеклянном кувшине была только грязь на дне и пыль на стенках. Хранительница отправилась в хейимас, еле волоча ноги, падая и громко крича: «Где же он? Где?» И ползала на четвереньках в грязи у внешней стены хейимас, а грязь забивалась ей под ногти, и она все плакала и кричала: «Где же он?» Люди решили, что Хранительница сошла с ума. Но она все-таки отыскала его — тот кусок кукурузного хлеба или какой-то его обломок, а может, это был просто кусок грязи, но только она решила, что как раз это и есть тот кусок хлеба, и съела его. А потом легла, затихла и больше не шевелилась. Ее отнесли домой и стали петь для нее, и она внимательно слушала целебное пение. Вскоре ей стало лучше, и она поправилась. Но после этого случая за вещами, хранившимися в хейимас, присматривали уже другие люди.