Анастасия Дементьева - Четвёртый. Первые шаги Страница 24

— Оно понятно… Из этого леса…

— …проклятого сложно вернуться, — оскалились они, по очереди пожимая протянутую ладонь. — Ну, проходите, коль буянить не станете.

— Не станем, — заверил я их и шагнул за ворота, крутя во все стороны головой.

Ну, что можно сказать. Самая обычная крупная деревня, которую можно встретить в некоторых уголках России. Деревянные домишки с черепковой крышей, фигуристые девки с толстыми косами и сияющими глазами, да мужики крепкие, подозрительно косящиеся на незнакомых людей и нелюдей. Вдоволь насмотревшись, подхожу к бабке, что никак не могла воды набрать и забираю у неё жестянку, как можно добрее улыбаясь:

— Не тяжело ли тебе одной ведёрко-то таскать, бабуля?

— Ой, да ничего страшного, милок, — ахнула та, глядя как я с лёгкостью (показной, кстати) достаю полное ведро с водой и вогружаю на коромысло.

— Куда нести?

— Ох, ты ж родненький, не перетрудись! Вижу я, на ногах еле держишься с дороги-то. Ну, коль помочь старой женщине хочешь, пойдём за мной.

Невзирая на слова, произнесённые от чистого сердца, старушка бодренько так потопала в центр деревушки, едва удерживаясь от того, чтобы посвистеть себе под нос. На поясе у неё я, к своему удивлению, обнаружил исправный меч в локоть, сделанный для женской руки.

— Это что же у вас тут творится, что даже старые девы с клинками разгуливают?

— Так тут, сынка, Забытый Лес рядом-то, из которого нежить гуляет. Тут на чеку быть надобно.

Пожав плечами и поудобнее перехватив коромысло, которое давило на плечо, я чуть ускорился, едва поспевая за шустрой бабулей. Та свернула влево и вскоре мы оказались перед не новым, но ухоженным домиком, который старушка обогнула и привела меня во двор.

— Ставь здесь, милый, — указала она на дорожку, а сама скрылась в пристройке. Оттуда вскоре раздалось мычание, и на свет неспешно вышла упитанная бурка с обломанным рогом и остатком ужина меж зубов. Окинув меня безразличны взглядом, она прошествовала, а иначе назвать это нельзя, к ведру и, испустив тяжкий вздох, опустила голову, чтобы напиться. Причём делала она это будто вдовствующая императрица, соизволившая трапезничать в присутствии простолюдинов. И если я смотрел на скотину как на нечто диковинное, то бабуля разве что слезу не пустила.

— Вот она, моя Пшенка, — улыбнулась она. — Гордость моя, ненаглядная!

— Похоже у старухи бзик, — ржал Винки. — Небось, и жертвы своей корове приносит!

— Заткнись, бессердечный, — осадил я его, — либо она свою корову так любит, либо…

— Вы ведь одна осталась, да? — утвердительно произнёс я, с жалостью смотря на бабулю.

Улыбка на морщинистом лице исчезла, а выцветшие глаза затопила тоска и грусть. Женщина посмотрела на меня и тяжело выдохнула:

— Одна я осталась, правда твоя. Нет мне ещё тех лет, что оставили свой след на лице и теле. От горя постарела я. Нет ничего страшней, чем хоронить собственных детей и внуков, коим не исполнилось и шести. Если уход мужа я ещё могла пережить, то потерю близких уже не так просто… Мне не за чем жить больше, парень. Только вот Пшенка осталась, как живое напоминание о том, что вся моя жизнь не сон, а реальность.

Она осунулась и присела на крыльцо. Корова подняла голову и с упрёком смотрела на меня, но мне не нужно было её неодобрение. Я и сам понял, что не стоило заводить этот разговор. Я почувствовал к этой женщине симпатию и уважение, ведь не смотря ни на что, она держится и живёт. Пусть не так как раньше, но всё же.

Подойдя поближе, сажусь рядом и кладу руку на костлявое плечо. Женщина не обращает на меня внимания, продолжая смотреть в никуда и что-то говорить одними губами. Признаться, подобная открытость к чужакам меня удивляла, но наверно это объяснялось тем, что «гостей» здесь не так уж и много, так что поводов для недоверия у жителей деревни попросту нет.

— Там, откуда я родом, есть поверье, — начал я говорить, и старуха невольно прислушалась. — Его суть состоит в том, что если один из твоих потомков, неважно в каком поколении, станет самоубийцей или же просто не захочет жить и быстро угаснет, то все его предки, весь его род будет обречён на муки и страдания, не сможет обрести посмертие. То, что ты не сдалась — это правильно и, даже благородно. Ведь ты живёшь ради душ своих усопших родственников, испытываешь боль ради них и несёшь это бремя. Не спеши на тот свет, он сам выберет время, когда забрать тебя.

Закончив, я внимательно посмотрел в бесцветные глаза и увидел на их дне затаённую радость и благодарность. Так что когда женщина открыла рот, чтобы поблагодарить меня, а что она именно это хочет сделать, я понял по её выражению, я просто покачал головой и откинулся на стену. Старуха ещё долго рассматривала моё лицо, после чего вновь заговорила:

— Ты похож на моего сына, парень. У него были такие же глаза. Проницательные и тёплые. Ты ведь пришёл в нашу деревню искать ночлега?

— Да, бабуль.

— Тогда оставайся здесь, у меня. В доме есть пара пустых комнат, ты сможешь занять понравившуюся.

— Хорошо, но прежде мне нужно проведать эльфов, что пришли со мной.

— Не стоит, — махнула рукой та и пояснила. — Их уже уводили к старейшине, когда мы уходили. Твои друзья не останутся без крова.

Порадовавшись, что не нужно никуда идти, я вошёл в дом вслед за женщиной. Всё тело ломило и немного трясло, но я не подавал виду. Незачем волновать ту, что приютила меня.

Я назвал своё имя, без каких-либо выдуманных титулов и прочей ерунды. Женщина же представилась как Ярина — знахарка. Она показала мне комнаты, и я выбрал ту, что была попросторней. В ней была кровать, небольшая тумба, маленький стол и два стула. Светлые занавески на больших окнах покрылись пылью, которую я тут же стряхнул.

Затем, сняв покрывало, присел на краешек постели и прикрыл глаза. Вся обстановка напоминала мне о доме и заставляла невольно тосковать. Нет, я не хотел возвращаться в тот серый и неинтересный мир. Просто там я родился и вырос, а это многое значит.

— Итор! — позвала меня Ярина. — Иди на кухню, стол накрыт!

Невольно улыбнувшись, резво направляюсь в сторону звука. Зайдя в небольшое помещение с печкой, не успеваю заглушить дикий рёв желудка, который голосит, наверно, на всю деревню. Щёки запылали, но само выражение лица не изменилось.