Вальтер Моэрс - Город Мечтающих Книг Страница 25

Фистомефель Смайк отодвинулся, и я, вежливо поклонившись, переступил порог.

— Хильдегунст Мифорез.

— Очень рад. Вы из Драконгора, не так ли? Я большой поклонник драконгорской литературы! Прошу, пройдемте в лабораторию.

Червякул заковылял вперед, и я последовал за ним по короткому темному коридору.

— Пусть шляпа вас не обманывает, — словоохотливо продолжал он. — Никакой я не пчеловод. Просто хобби. Когда пчелы уже не годятся для производства меда, их жарят и подмешивают в деликатесы. По-вашему, это бессердечно?

— Нет, — отозвался я и провел языком по небу, где еще осталось легкое воспаление.

— Столько шума из-за единственной склянки меда — в общем-то курам на смех. Шляпу я ношу потому, что считаю ее стильной. — Смайк гортанно хохотнул.

Коридор закончился у занавеса из свинцовых литер, нанизанных на тонкие плетеные шнуры. Раздвинув его массивным телом, Смайк прошел вперед, и я двинулся следом.

В третий раз за сегодняшний день я попал в иной мир. Первым был пыльный и плесневелый букинистический магазин ужаски, вторым — жутковатое историческое сердце Книгорода, а теперь меня впустили в святилище букв, помещение, которое было целиком посвящено процессу письма и его изучению. Оно было шестиугольным, с высоким, сходящимся под острым углом потолком. Огромное окно закрывала тяжелая бархатная портьера. По остальным пяти стенам тянулись стеллажи и полки, на которых громоздились стопы бумаги всевозможных цветов и форматов. Склянки с реактивами, пузырьки, сосуды со всяческими жидкостями и порошками. Сотни гусиных перьев стояли на аккуратных деревянных подставках, стальные перья разложены в перламутровых шкатулках. Пузырьки с чернилами всех мыслимых оттенков: черные, голубые, красные, зеленые, фиолетовые, желтые, коричневые, даже золотые и серебряные. Сургуч, печатки, штемпельные подушечки, лупы различных размеров, микроскопы и химические приборы, каких я никогда прежде не видел. И все залито танцующим, теплым светом свечей, тут и там мигающих на полках.

— Моя буквенная лаборатория, — не без гордости объяснил Смайк. — Я изучаю слова.

Более всего сбивали с толку размеры помещения. Снаружи домик казался совсем крохотным и хлипким, и я никак не мог понять, как в нем поместилась такая обширная лаборатория. Мое почтение к искусству древних строителей Книгорода все возрастало, и я пытался запомнить как можно больше деталей этого удивительного места.

Повсюду шрифты. На окне бархатная портьера с узором из букв замонийского алфавита, по стенам между стеллажами — таблицы окулистов с различными шрифтами, грамоты в рамках, исписанные грифельные доски, крохотные бумажки для заметок, пришпиленные к стене булавками. Посреди помещения высилась исполинская конторка, заваленная рукописями и лупами, заставленная чернильницами. Вокруг на маленьких столиках лежали литеры всех размеров, вырезанные из дерева или отлитые из свинца. Рядами стояли бутылочки с типографской краской, каждая со своим ярлычком и надписью о годе и составе — точь-в-точь дорогое вино. С потолка свисали шнуры узелкового письма и покачивались гипсовые таблички с иероглифами. Тут и там громоздились странные механизмы, чье назначение было для меня полнейшейзагадкой. Пол был выложен серыми мраморными плитами, на них искусно выгравированы различные алфавиты: древнезамонийский, пранаттиффтоффский, готический ужасок, друидические руны и так далее.

В центре виднелся в полу большой, сейчас закрытый люк. Неужели в лабиринт? В углу стоял небольшой ящичек с фолиантами — это были единственные книги, которые я здесь увидел. Не слишком богато для букинистического магазина. Может, библиотека где-то в пристройке?

— Есть еще кухонька и спальня, но большую часть времени я провожу здесь, — сказал Смайк, будто прочел мои мысли.

Никакой библиотеки? Но где же тогда его книги?

Только тут я заметил полку с лейденскими человечками.[7] Шесть маленьких искусственных существ буянили в банках и стучали в стекло.

— На лейденских человечках я изучаю звуковые характеристики текста, — объяснил Смайк. — Читаю им вслух стихи и прозу. Разумеется, они не понимают ни слова, но очень чувствительны к мелодике и интонации: от плохой лирики скрючиваются, как от боли, от хорошей — поют и танцуют. Печальный текст они распознают по тону и начинают плакать.

Мы остановились перед диковинным механизмом, — деревянным шаром, похожим на глобус, но без карты суши, зато с вырезанными на поверхности буквами замонийского алфавита. По всей видимости, механизм приводился в действие педалью.

— Романописная машина, — рассмеялся Смайк. — Очень древний прибор. Когда-то считали, будто он действительно способен механически создавать литературные произведения. Прекрасный образчик идиотизма букваримиков. Шар заполнен свинцовыми слогами, и если потянуть за рычаг, они вылетают из прорези внизу и выстраиваются в ряд. Разумеется, при этом получаются только фразы вроде «Пильдендон фульфригер фонзо нат тута галубрац» или еще что-нибудь в таком духе. Хуже звуковых стихов замонийского гагаизма! У меня слабость ко всякому бесполезному хламу. Вон там букаримическая батарея вдохновения. А это — холодильник идей. — Смайк указал на два гротескных прибора. — Невинное, наверное, было время, если такое вот сходило за технический прогресс. Напридумывали всякой чепухи про мрачные ритуалы и жертвоприношения. Это были дети, игравшие с буквами и типографской краской. Но когда я смотрю на современный литературный процесс… — Смайк закатил глаза.

Я, соглашаясь, кивнул.

— Если хотите знать мое мнение, — сказал он, — это не они, а мы сейчас живем в темные времена.

— Во всяком случае тогда еще не было паршивых критиков, — отозвался я.

— Вот именно! — воскликнул Смайк. — Кажется, мы понимаем друг друга с полуслова!

— А это?.. — я указал на люк.

— Да, это он! Мой личный вход в книгородский лабиринт. Лестница в Потусторонний мир. Уууу… — Изображая ужаску, червякул замахал всеми четырнадцатью ручками.

— Это вход, через который Дождесвет…

— Верно, — снова прервал мои нерешительные расспросы Смайк. — Отсюда Канифолий Дождесвет ушел на поиски Тень-Короля. — Его лицо посерьезнело. — Даже пять лет спустя я живу надеждой, что однажды он вернется. — Червякул вздохнул.

— Я прочел его книгу и с тех пор все гадаю, где там факты, а где вымысел.

Тут со Смайком произошла поразительная перемена. Казавшееся до сих пор таким мягким и уязвимым туловище вдруг подобралось и выросло в высоту, взгляд стал буравящим и строгим, а многочисленные ручки сжались в кулаки. — Правдивость Канифолия Дождесвета не подлежит сомнению! — загремел он свысока, да так, что на полках кругом зазвенели склянки с реактивами. — Он был героем! Истинным героем и искателем приключений. Ему не было нужды что-то выдумывать. Он действительно пережил то, о чем писал. И тяжко за это поплатился.