Нил Гейман - История с кладбищем Страница 25

— Я не занимаюсь частной благотворительностью! — сказал тот. — Мы делаем пожертвования централизованно.

— Это не сбор благотворительных средств. — ответила миссис Карауэй. — а местная традиция.

— А-а! — воскликнул бизнесмен и гордо выпятил грудь с цветком.

Следующей оказалась молодая женщина с ребенком в коляске.

— Это еще зачем? — подозрительно спросила она, когда мэр двинулась к ней.

— Один вам, другой малышу. — Госпожа мэр прикрепила цветы: к пальто женщины — булавкой, к курточке ребенка — скотчем.

— А зачем? — снова спросила женщина.

— Так принято в Старом городе. — туманно ответила мэр. — Вроде традиции.

Никт пошел дальше. Все прохожие щеголяли белыми украшениями. Мужчины, которые ходили на кладбище вместе с мэром, раздавали белые цветы из корзин. Почти никто не отказывался.

А музыка все играла, еле слышная, торжественная, непривычная. Никт склонил голову набок, пытаясь определить, откуда она идет. Музыка была везде: в воздухе, в хлопающих на ветру флагах и навесах, в далеком рокоте автомобилей, в стуке каблуков по мостовой…

Никт еще раз посмотрел на людей, которые направлялись с работы домой, и вдруг заметил, что все идут в такт.

У бородача в чалме в корзине почти закончились цветы. Никт подошел к нему.

— Простите…

Мужчина вздрогнул.

— Нельзя так подкрадываться!

— Извините. — произнес Никт. — Можно и мне цветок?

Тот с подозрением оглядел Никта.

— Ты местный?

— Еще бы! — заверил его Никт.

Мужчина дал Никту белый цветок.

— Ой! — Никта что-то кольнуло в основание большого пальца.

— Прикрепи к куртке. — сказал мужчина. — Осторожно, булавка!

На пальце выступила алая капля, и мальчик сунул его в рот.

Мужчина сам приколол цветок к его одежде.

— Что-то я тебя раньше не видел.

— Да живу я здесь, живу. — отмахнулся Никт. — А цветы зачем?

— В Старом городе, пока он не разросся, была такая традиция. Когда на кладбище, что на холме, среди зимы расцветают цветы, их срезают и раздают всем: мужчинам и женщинам, молодым и старым, богатым и бедным.

Музыка стала громче: наверное, подумал Никт, потому что теперь у него был цветок. Мальчик различал глухой бой барабанов, отбивавших ритм, и замысловатую мелодию на высоких нотах, от которой так и хотелось плясать.

Никт еще никогда не гулял по городу, не осматривал достопримечательностей. Он забыл, что ему нельзя покидать кладбище и что все могилы опустели. Сейчас он думал только о Старом городе. Он трусцой пробежал к городскому саду перед старой ратушей (из нее уже давно сделали музей и информационный центр для туристов, а мэрию перевезли в более внушительное, но самое обыкновенное здание в новом районе).

По городскому саду, который среди зимы напоминал скорее поросший травой пустырь с редкими кустами и статуями, бродили люди.

Никт зачарованно вслушивался. На площадь ручейком стекались люди — в одиночку, попарно, с семьями. Еще никогда Никт не видел столько живых одновременно. Их были тут сотни, и все дышат, все живые, как он, все — с белыми цветками на груди.

Вот какие, оказывается, у живых обычаи, подумал Никт, но тут же понял, что ошибается. То, что сейчас происходило, было в новинку не только ему.

Уже знакомая молодая женщина с коляской стояла с ребенком на руках и покачивала головой в такт музыке.

— Долго еще будет музыка? — спросил ее Никт, но она ничего не ответила, только улыбнулась и продолжала качать головой. Никту почему-то показалось, что улыбка ей не так уж привычна. Он уже решил было, что незаметно для себя поблек или с ним не хотят разговаривать, как вдруг она сказала:

— Ах, чтоб тебя! Прям как Рождество! — Ее голос прозвучал сонно и отстраненно. — Я даже вспомнила сестру моей бабки, тетю Клару. Когда бабушка умерла, мы ходили в сочельник к ее сестре. Она играла на старом пианино, иногда пела, а мы лопали шоколадки с орехами. Не помню, что за песни она пела, но эта музыка — как те песни.

Ребенок прикорнул у матери на плече, но не спал, а чуть поводил ручками в такт музыке.

А потом музыка замолчала, и на площади перед городским садом воцарилась тишина, приглушенная, словно под снегопадом. Ночь поглотила все шумы и шорохи; люди на площади не топали ногами, не шаркали и почти не дышали.

Совсем близко часы пробили полночь. И явились они.

Они сошли с холма медленно и торжественно, по пятеро в ряд. Никт знал их всех — или почти всех. Впереди он заметил матушку Хоррор, Иосию Уордингтона, старого графа, раненного в крестовом походе, доктора Трефузиса… Горожане заахали, кто-то крикнул плачущим голосом:

— О боже, это же Страшный суд!

Однако большинство смотрело на происходящее совершенно невозмутимо, словно все это было во сне.

Шеренги мертвецов достигли площади.

Иосия Уордингтон поднялся по ступеням и встал рядом с госпожой мэром Потом протянул руку и сказал громко, на всю площадь:

— Вашу руку, мэм, смелей! Потанцуем макабрей.

Миссис Карауэй заколебалась, глянула на мужчину, стоящего рядом (в халате, пижаме и шлепанцах, с белым цветком на отвороте халата). Мужчина улыбнулся и кивнул миссис Карауэй.

— Конечно! — ответила миссис Карауэй.

Едва ее пальцы коснулись Иосии Уордингтона, музыка заиграла снова. Если раньше Никт слышал прелюдию, то теперь началось самое главное. Именно ради этой музыки все они здесь собрались.

Повинуясь мелодии, которая будто пощипывала их и подталкивала, живые и мертвые взялись за руки и заплясали.

Матушка Хоррор встала в пару с человеком в чалме, а давешний бизнесмен — с Луизой Бартлби. Миссис Оуэнс улыбнулась Никту и увлекла за собой старого продавца газет. Мистер Оуэнс нагнулся к маленькой девочке, и та взяла его руку с такой радостью, словно всю жизнь мечтала об этом танце. А потом Никт перестал смотреть на других, потому что его тоже повели танцевать.

Лиза Хемпсток широко улыбалась, выводя фигуры танца.

— Как чудесно! — воскликнула она, а потом пропела: — Друг за другом, всё быстрей, пляшем, пляшем макабрей.

От этой музыки тело и душа Никта переполнились бешеным ликованием, а ноги задвигались сами, словно всегда знали каждое па.

Когда танец с Лизой Хемпсток закончился, к Никту подошел Фортинбрас Бартлби, и они проплясали мимо верениц танцоров, которые расходились и уступали им дорогу.

Живые танцевали с мертвыми; Никт даже заметил Эбинизера Болджера с мисс Борроуз, его бывшей учительницей. А потом пары соединились в длинную цепь и заскакали в унисон, выбрасывая ногу в сторону («Ла-ла-ла-бум! Ла-ла-ла-бум!») — общий танец, который был древним уже тысячу лет назад.