Юлия Шолох - Два угла Страница 25

Она была уверена, что спать еще долго не захочет. Но стоя под душем в ванной комнате, размерами почти в половину жилой, уже почти засыпала.

Странная какая сонливость, лениво подумала, вернувшись в комнату. Одежды нигде не нашлось, да и искать особо было лень, так что Латиса просто заползла под одеяло и мгновенно уснула.

Шалье хватило пяти часов сна. С напитком, компенсирующим потерянные от энергетика минеральные соли, он отправился в синюю комнату.

Гууар спокойно спал и будет спать еще столько, сколько понадобится.

Шалье усмехнулся, подумав чуть ли не с гордостью, что в данный момент на его попечении целых две сони: Гууар и Латиса.

Собственно, Гууар уже подготовлен, но то, что собирался делать Шалье, требовало много времени и максимальной сосредоточенности. Сначала придется разобраться с проблемами Латисы, а потом, когда ничего не будет отвлекать, уже можно будет заняться ярицами.

Часа три Шалье изучал самые крупные поселения. В трех из них с неудовольствием обнаружил, как перед стоящей неподвижно ярицей женского пола в позе поклонения сидят другие особи. Шалье подозревал, что это предшествие грядущих неприятностей, нюх на такие вещи у него был развит отлично. Только пока не знал, насколько будет плохо.

Впрочем, тут тоже придется просто ждать.

Совершено неожиданно догадался проверить входящие сообщения. Как чувствовал, ему пришло приглашение на вечернюю встречу со Старшим Аеллой. Ну что же… дальше оттягивать эту встречу и правда бессмысленно. Но сначала… Латиса.

Наконец, оторвавшись от экранов, Шалье направился к ней.

Ладонь на спине… Горячая сухая ладонь, мгновенно что-то напомнившая. Сон прошел, как будто ледяной водой окатили. Латиса почти не успела испугаться, открыв глаза, первым делом увидела панель на стене. Незнакомый пейзаж: пустынные скалистые равнины, ощетинившиеся рваными темными краями, острыми, как шипы. Значит, это не корабль.

Шалье… Внутри тут же появились голоса, развязав яростный нешуточный спор. Первым выступил здравый смысл, заявивший, что ей нужно эту руку стряхнуть, причем немедленно и так, чтобы он раз и навсегда понял, что она не позволит к себе прикасаться кому ни попади. Второй, и его принадлежность Латисе определить не удалось, хотел, чтобы рука двигалась дальше. Но ладонь все так же лежала между лопаток, плотно прижимаясь к голой коже, и шевелится, судя по всему, не собиралась.

Тогда второй голос стал смелее и уже откровенно перекрывал первый. Ей действительно почти захотелось, чтобы рука продолжила движение, она, затаив дыхание, еще некоторое время ждала, но ничего не изменилось.

— Что ты делаешь? — тогда спросила Латиса.

— Мне нужно к тебе прикасаться, — ответил Шалье спокойно, будто не видел в своем поведении ничего необычного.

— Зачем?

Он неопределенно вздохнул.

— Нашла о чем думать. Тебя сейчас другие, более важные, вопросы должны волновать. Ты знаешь, что? Проще будет, если сразу скажешь, что мешает тебе жить?

— Меня преследует мертвая женщина, которую пять лет назад вы принесли в жертву свои богам, — сказала Латиса. И… оцепенела, когда поняла, что вот так просто, ни секунды не сомневаясь в правильности данного поступка, выложила свой самый страшный секрет. И кому? Тому, кто к этому, должно быть, причастен?

Шалье молчал.

Она почти не дышала. Что теперь будет? Почти все равно, только бы не оставлял… одну. Ведь иначе… Таиси.

Рука с места не сдвинулась.

— Это не все. Давай-ка рассказывай сначала и поподробнее, — сказал Шалье так мирно, будто его расу только что и не обвинили в одном из самых страшных для разумных существ преступлении.

И тогда она рассказала. Про все, с самого начала.

Ей было восемь, когда мама вышла замуж за гатирца и Латиса до сих пор помнила, как все друзья и даже просто знакомые пытались ее от этого шага отговорить. Гатирские женщины не существуют сами по себе, а только как приложение к мужчинам. Ты станешь вещью, убеждали маму, но она никого не слушала и у Латисы появился новый дом и отчим. Через год мама сбежала на Землю, оставив дочь на Гатире. Гатирцы никогда не отдавали детей и отчима даже не волновало, что Латиса не была его кровным ребенком.

Рассказала, как мама через посольство целый год пыталась вызволить дочь и к Латисе приходили множество хмурых людей, и раз за разом требовали подписывать отказы возвращаться к маме, потому что ей итак живется лучше некуда. На виске у нее с тех пор шрам, доставшийся от отчима, которому она заявила, что он не ее родной папа и не может заставлять жить у себя.

Возможно, у матери все бы и получилось, но в это время Гатира, вместе с несколькими другими планетами, промышляющими пиратством, была внесена в список Незакона и любые дипломатические контакты между ней и Землей были прекращены.

Латисе было десять, когда она поняла, что никто, кроме ее самой, ей не поможет.

Семь лет она прилежно училась, занималась домашним хозяйством и делала только то, что было сказано отчимом. В семнадцать, довольный ее послушанием, тот сделал широкий жест и взял ее поваром на свой корабль. Конечно, только потому, что ей можно было не платить, а кормить двадцать обитающих на корабле мужчин, так или иначе, нужно.

Во время первого полета Латиса впервые была благодарна отчиму за его существование, без которого ее обязательности быстро бы переместились от плиты в двадцать чужих кроватей. Но отчиму нужна была чистая дочь и его короткое, рычащие пояснение на этот счет, подкрепленное демонстрацией внушительных размеров парализатора, было единственным, что остановило в тот день команду.

Через год, во время очередного, энного на памяти Латисы захвата мелкого торгового судна, корабль отчима был арестован боевыми силами Земного союза.

Ее спасла только история, которой не поверили, но почему-то стали проверять. Преклонного возраста дипломат, у которого была внучка Латисиного возраста, из жалости тайком посадил ее на корабль до Земли, и даже выправил временный полулегальный паспорт.

Так Латиса начала самостоятельную жизнь. Пыталась искать маму, но след той терялся где-то во временах исключения Гатиры из состава союза.

Ей повезло и по рекомендации того самого дипломата Латису взяли в пастушью фирму. О, слушать и поддакивать она умела прекрасно, восемь лет на планете, где женщине не положено рот открывать без особого позволения, легко этому искусству обучают. Сложнее было сохранять спокойствие и не морщится, выслушивая всякие гадости, но это дело практики. Через два года ее жизнь можно было назвать счастливой: хорошо оплачиваемая работа, собственная, хоть и небольшая квартирка, приличный молодой человек.