Александр Ладейщиков - Кот баюн и чудь белоглазая Страница 25

— Котик, чтоб ты провалился — дай попить, капут же раскалывается.

— Ой, сатир латынь вспомнил, — оживился, похохатывая Коттин. — Сейчас ещё раз дубиной по капуту тресну — будет тебе полный капут.

— О! А! — взвыл Фавн, потом замолчал, задумался. Было заметно, как в черепе пьяницы ворочаются мысли, словно свиньи в тёплой грязной жиже. — Светлый господин…эээ… Коттин! Я буду называть тебя, нет… называть Вас — Коттин, потому как Вы в данный момент че… человек, — возопил несчастный козлоногий. — Собля… соблаговолите мне подать мою амфору, — Фавн ткнул копытами, в сторону лежащей на боку крынки. — Иначе я помру, несмотря на моё бессмертие. Я последнюю волшбу потратил на бочку фалернского. Но где бочка, и где я? А ведь я могу вам… оказать. Да, оказать… неоценимые услуги.

Баюн задумался, наматывая на палец прядь белых волос, искоса посмотрел на сатира. Потом наклонился, взял крынку, приставил ко рту козлоногого, наклонил. Тот стал пить, давясь мутной брагой, икая и захлёбываясь.

— Стефан, мальчик мой, — промолвил странник, — посторожи старика Фавна. Он сейчас спать завалится, проспит до вечера. Если проснётся — не верь ни единому его слову, не развязывай его, дождись меня. Чую, он нам ещё пригодится. Я скоро буду.

Коттин вошёл в селение, когда солнце коснулось своим раскалённым красным глазом чёрных елей, раскрасив небо вишнёвыми, розовыми цветами. Белые перья облаков налились багровым свечением, словно небеса распорола когтистая лапа чудовищного зверя, оставила на синем и фиолетовом куполе кровавые шрамы.

Бывшего Кота царапала мыслишка, она шебаршилась где-то на периферии сознания, словно мышка, которую Коттин никак не мог поймать за хвостик. Наконец, в голове древнего странника оформилось что-то, похожее на логическое умозаключение.

— Коль селение живо, хотя и пребывает в запое, как сказывал Никон, — рассуждал вслух мужчина, — значит, наш свирепый друг Граабр со своей стаей волков-оборотней до него не добрался. Почему? Да потому… стоп… да ведь потому, что тут появился этот козлоногий! Это же в честь его, Фавна, племена латинцев, одетые в бронзовые латы, праздновали Праздник Волка. Как же он назывался? Ах, да — Луперкалии, ведь волки смертельно боялись этого лесного божка. Недаром, луперки, жрицы, приносили ему в жертву на склоне Палатина собак. Значит, когда-то, ещё раньше — люпусов, волков. После жертвоприношения жрицы скакали голыми, с волчьими шкурами вокруг бёдер, хлестали всех встречных женщин плётками, для пущей плодовитости оных. Так… — Коттин остановился. — Значит, Фавн по-прежнему отпугивает волков и оборотней, и он — не спившийся старик, что вот-вот умрёт от старости и пьянства, лишённый бессмертия и волшебных способностей, а по-прежнему лесной божок. Но ведь он сказал мне, что потратил последнюю волшбу на изготовление бочки с вином…

Коттин повернулся и побежал назад, к стоянке.

Пока юноша хлопотал над костром, готовя пищу, сушил одежду и обувь, отдыхал под лучами холодного солнышка, Фавн дремал. Ночью он явно перебрал. Пришлось утром отобрать у местного старика крынку с брагой, чтобы ни тратить своего вина — оно стало возобновляться в волшебной бочке очень медленно, а иногда и совсем убывало. Собственно, Фавн пошёл искупаться — смыть грязь и пот, прийти в себя, и случайно налетел на странную парочку. Надо же — волшебный Кот проснулся, а это значит, надо делать ноги из селения. Прибьёт за свою чудь, ведь они не умеют пить вино, и никогда не научатся.

Фавн сквозь веки посматривал на дремлющего Стефана, когда юноша опустил голову и всхрапнул — сказал магическое Слово. Ремни свалились с рук и ног. Сатир взял крынку, хлебнул крепкой браги, икнул. В голове прояснилось — теперь на юношу смотрели ясные, хитрые глаза древнего существа.

— Ну, и что теперь? Пойти в Гранёнки, продать соседям волшебную бочку? Так у них ничего нет — всё пропили, — думал Фавн. — Может Коттину и продать? Пусть сидит в лесу, царствует над своей чудью.

— Замри, демон! Тьфу, замри, лесной сатир! — раздался над остроконечным шерстяным ухом возбуждённый голос мальчишки.

Фавн подскочил, хотел сказать Слово, усыпить настырного юношу.

— Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его, и да бежит от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, так да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся, да возрадуются пред Богом, да насладятся в веселии, — скороговоркой тараторил Стефан молитву от демонов, держа нитку с крестиком.

— Ась? Это ты чего? Поклонник Ешуа, в этом лесу? Они только в римских катакомбах водятся! — Фавн хотел рассмеяться, но почувствовал, как свело язык и губы, как начали дрожать ноги и кружиться голова. И как это Коттин терпит этого парня? Ах, у него ведь иная природа…

— Быстро веди меня в деревню, — хрипло промолвил юноша, не выпуская из рук крестик. — Туда, куда ушёл мой спутник, Коттин.

— К радости господина моего, — заблажил сатир, — я туда и собирался идти. Что ты там молвил про дамочек, что насладятся в веселье? Пошли уже, ночь скоро.

— Молчи, и не вздумай бежать, — грозно крикнул Стефан и ткнул в мохнатое плечо крестиком.

Фавн подскочил, было видно, как проскочила искра, потёр руку, заворчал, — Нечего щипаться своим амулетом. Знаю, знаю, что новый бог ревнив. Всё испытывает своих рабов на любовь к себе…

— Иди, не разговаривай. Сейчас найдём господина Коттина, он тебе покажет!

— Что он мне покажет? Я уже всё видел, — ворча и озираясь, на полусогнутых ножках, постукивая копытцами, Фавн направился к селению. Для надёжности Стефан накинул на сатира ремень, затянул на шее. Защита от побега мизерная, но пока козлоногий будет бормотать свои тёмные заклинания, можно его огреть дубиной. Ишь, блеет, демон! Развелось в лесу нечисти… нет на них креста.

— Вот, вот, молодой господин, здесь коряга, налево, налево…

— Древний странник ушёл направо! Что ты меня крутишь, нечистая сила?

— Впереди холм, тут как не иди, всё равно до деревни верста. У нас в Гранёнках такие…

— Молчи, нечисть! Это господин Коттин тебя древним божком величает, а по мне — ты есть демон и сатанинское отродье!

— Отродье, полностью согласен, — грустно пробормотал обессиливший Фавн, чуя возле уха магический талисман нового бога.

Пролезая через огород и разорённые сараи, Фавн вдруг встрепенулся, глазки его заблестели, он почуял могучие флюиды магии, исходящие от волшебного вина, спрятанного в чулане. Давным-давно, ещё, будучи молодым богом, нынешний жалкий сатир связал свою сущность с вином, передав, сей прекрасной жидкости, что воспламеняет страсть и даёт отдых разуму, часть своей бессмертной души. При обычном порядке вещей Фавн творил вино из воды, настоящее волшебное вино, амфора с таким вином никогда не иссякала, но сейчас настали, видимо последние дни Ойкумены. Боги уходят, магия исчезает, лишь изредка прокатываются её всплески, да редкие магические амулеты хранят древнюю силу. Почуяв вино, сатир искоса взглянул на Стефана, что-то прошептал, к радости своей увидел, что глаза юноши затуманились, стали пьяно-стеклянными, с уголка рта потекла тонкая струйка слюны. Фавн снял ремень с шеи, накинул петлю на руки мальчишке. Теперь уже сатир вёл пленника в дом пама.