Ольга Громыко - Год Крысы. Путница Страница 25

— Ну пошел я, — неловко сказал Цыка, выпрямляясь. — Давай поцелуемся на дорожку, что ли…

Жена покорно позволила ему привлечь себя к груди, коснуться неподвижных губ.

— Бессовестная ты баба, — не выдержал батрак. — Муж на полгода уходит, а она его даже проводить по-доброму не желает!

— Что?! — прорвало Фессю. — Это я-то бессовестная?! Сам нас бросил, еще и упрекает!

Муж страдальчески поморщился: ну вот, опять все сначала! И как ей объяснить?!

— Не бросил, а наоборот — забочусь, деньги для семьи зарабатываю, горба не щадя!

— Как будто нам и так чего-то не хватало! Дом почти достроен, две коровы есть, приданого и дареного полный сундук. Иные на меньшее от хозяев уходят, в землянке по три года живут, но как-то же поднимаются! Сурок и тот с плешивого теленка начинал, за полсребра на скотобойне купленного.

— А я не хочу «как-то»! — Цыка в сердцах ударил кулаком по ладони. — На кой три года терять, если можно сразу на ноги встать?

— Вот! Это ты не хочешь! Тогда и не ври, что для семьи!

— Для сына моего! Мне лучше знать, что ему нужно!

— А может, это девочка? — ядовито предположила Фесся, опуская руку на зашевелившийся живот — ребенок как будто понял, что речь идет о нем.

— Мальчик, — уверенно возразил муж, — я у Рыски спрашивал. И не хочу, чтобы он, как я, в нужде рос!

— Так ведь нет никакой нужды. — По щекам жены снова покатились слезы. — Потерпеть только чуток, главное — вместе… Как же я одна рожать-то буду?!

— Что, и рожать вместе с тобой?!

— Постоял бы рядом, за руку подержал! — Фесся порывисто вцепилась в его локоть, как будто время уже подошло.

— Да ты чего, — растерялся батрак, выдергивая руку, — меня мужики засмеют, а тебя бабы!

— Пускай, зато мне спокойнее будет!

— Вот еще, придумала глупость! — Цыка распахнул дверь. Телега с тсарскими работниками выезжала из Приболотья сразу после завтрака, и сопровождавший их голова пригрозил, что если батраки опоздают, то пойдут в город пешком. — Вы, бабы, как кошки, — вспомнив, повторил он за Сурком. — Родишь, никуда не денешься.

Но Фесся на такое утешение взвилась пуще прежнего:

— Вот и женился бы на кошке! Месяц помяукал, а потом можно до следующей весны не показываться — пусть сама как хочет крутится, котят растит!

— Тьфу, дура! — Батрак вскинул на плечо суму. Самому собирать пришлось, вредная жена даже пальцем в помощь шевельнуть отказалась. — Ладно, бывай. Поедет кто-нибудь из наших в Макополь — обменяемся весточками.

Цыка вышел, по поверью не закрыв за собой дверь. Пересек двор, на ходу попрощался с дедком и вдовой, потрепал по макушке одну из ее девчушек. Прощальный взгляд Фесси жег спину, и батрак чуть ли не бегом пустился по ведущей с холма дороге.

Через полвешки Цыка остановился перевести дух, оглянулся. Жена, простоволосая, в свободном белом платье, стояла за хуторскими воротами, одной рукой придерживая живот, а другой то и дело утирая глаза.

«Вот глупая баба, накрутила и себя, и меня, — со смесью злости и жалости подумал батрак. — Я же для нее стараюсь! Это сейчас ей ничего не надо, а через месяц начнется: «Ой, Цыка, а давай еще одну коровку заведем? А почему сосед своим плугом пашет, а мы до сих пор одалживаемся?» Надо зарабатывать, покуда молодой и силы есть!»

Махнул ей: мол, иди назад, не стой пугалом, Фесся стояла. Ветер трепал подол, бросал волосы то назад, то на лицо. Женщина их не поправляла.

Цыка сплюнул, развернулся и быстро пошел к веске. На душе было гадко, будто подлость какую-то сделал.

Спустя четверть лучины в подземелье торопливо спустился начальник тюрьмы, спотыкаясь на щербатых ступеньках и нещадно бранясь. Жара и Рыску выпустили — но не восвояси, а в коридор, под надзор стражников. Начальник лично осмотрел камеру, брезгливо поворошил ногой Алькову одежду, как сброшенную змеей шкуру, понял, что дело темное, и, не мешкая, послал к господину наместнику гонца с запиской.

Румз появился через считанные щепки — оказывается, он как раз шел по тюремному двору, желая полюбоваться на унижение своего обидчика и вконец отравить ему последние часы. Синяк на лбу наместника, охлажденный и припудренный, вполовину потерял в цвете и размере, но все равно приковывал взгляды, особенно знающие. Румз их заметил и рассвирепел еще пуще.

— Что значит — исчез? — визгливо напустился он на вытянувшихся в струнку стражников. — В муху, что ли, превратился и в окошко выпорхнул?

Господин наместник даже не догадывался, насколько он был близок к истине.

— Лентяи, идиоты! Проспали побег! Будете вместо него висеть!

Жар попытался воспользоваться случаем и выскользнуть во двор за спинами оцепеневшей от страха охраны, но Рыска не поняла его знаков, а когда вор по-простому потянул девушку за руку, уперлась и покачнулась, привлекая внимание наместника.

— А это кто такие?!

— Сообщники, господин Румз, — хрипло вякнул начальник стражи. — Пришли заключенного проведать, ну мы их и задержали на всякий случай.

Наместник пригляделся внимательнее:

— Помню-помню. — Голос у него снова стал вкрадчив и тих. Ага, дружок белокосого и его девка. Женщин Румз вообще терпеть не мог, а Жар был не в его вкусе, так что друзьям предстояло огрести по полной. — Что ж… Проводите этих голубчиков в дознавательную, я сам ими займусь.

Стражники выдохнули (хвала Хольге, господин наместник нашел других коров отпущения!) и с удвоенным рвением заломили пленникам руки.

«Дознавательная» оказалась самой обычной пыточной дальше по коридору. Она вообще-то была занята, но гнев наместника вымел оттуда и одноглазого палача, и его тощего прыщавого помощника, и чье-то жуткое окровавленное тело, которое выволокли за ноги да так и зашвырнули в одну из камер. На полу осталась извилистая полоса — быстро высохшая, но не исчезнувшая.

Одна половина пыточной выглядела как обычная комната — стол, несколько стульев, полки с бумагами. В другой стояла иная «мебель»: дыба, «качель» из широкой доски с кандалами для рук-ног и что-то вроде сундука, изнутри утыканного гвоздями — то ли ржавыми, то ли в засохшей крови. С потолка свисали веревки и цепи, над дырой в полу поднимался желтоватый пар. Перед разожженным камином в рядок лежали острые железяки, напоминавшие лекарские, но любой больной при их виде предпочел бы помереть. В зарешеченном ящике скреблись, попискивали крысы, меж прутьев иногда высовывались кончики хвостов.

Пока, впрочем, «гостям» показали на стулья. Наместник сел за стол напротив.

— Что ж, милые мои, говорите, — велел он, придирчиво поправляя кружевные манжеты.