Виктор Емский - Индотитания Страница 25

ХАСАН. Ты — кровожадная собака. Не верьте ему, он лжет.

КОНТУШЁВСКИЙ. Так, так, так… Он сегодня ночью общался с Профессором. Я слишком поздно включился и не услышал разговор. Но после него этот организатор преступного сообщества стал совсем другим. С этим надо разобраться. Эй, кто-нибудь слышал ночной разговор?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Я слышал.

КОНТУШЁВСКИЙ. Оп-па! Ну-ка, расскажи.

ПРОФЕССОР. Эй, Неизвестный. Я тут думал над твоей проблемой. Говоришь, тебя звали Кали?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Что-то вроде того.

ПРОФЕССОР. Может, Калигула?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Да! Точно! Это я! Вспомнил! Спасибо!

КОНТУШЁВСКИЙ. Отключился, идиот!

ЖОРА. Что-то слишком кстати.

ЛЕНЬКА. Эй, Профессор! Не отвечает…

ФЛАВИЙ. Вот это да! Такая личность, оказывается, здесь сидит.

КОНТУШЁВСКИЙ. Тоже мне личность. Нашел авторитета…

ФЛАВИЙ. Нет уж. Ты не знаешь, какой он злодей. А я жил в то время. Память о его делах была еще свежа. Чего только про него не рассказывали. Нерон, с которым мне довелось встречаться, по сравнением с ним — жалкий проказник.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ничего себе, проказник…

ФЛАВИЙ. Я серьезно говорю. Прокуратор Иудеи схватил группу уважаемых знатных людей и, обвинив их в подготовке к мятежу, отправил в Рим на суд Нерона. Я, как защитник, поехал следом. Нерон меня выслушал. Потом я встретился с его женой Поппеей и рассказал ей, что эти уважаемые люди — добропорядочные почитатели императора. И Нерон освободил их…

КОНТУШЁВСКИЙ. Эта Поппея — та еще штучка. Признавайся, что ты там с ней проделал? А? Скромником себя выставляешь…

ФЛАВИЙ. Что ты? Как можно так подумать? Между нами ничего не было.

ЖОРА. Мы залезли не в ту степь.

ЛЕНЬКА. Да.

ЖОРА. Пошли вы в задницу со своими Неронами, Поппеями и Калигулами. Всем пока. Потом поговорим.

Вечер того же дня

ФЛАВИЙ. Пан Контушёвский, что это за человек возится у твоего ствола?

КОНТУШЁВСКИЙ. С перевязанной головой и набитой рожей?

ФЛАВИЙ. Да.

КОНТУШЁВСКИЙ. Это отец невесты. Он решил обляпать низ ствола известкой.

ФЛАВИЙ. Зачем?

КОНТУШЁВСКИЙ. Чтобы закрасить выжженную надпись.

ФЛАВИЙ. Выходит, действительно написали именно про его дочку.

КОНТУШЁВСКИЙ. Кто бы сомневался. Ну, расскажи, что ты с Поппеей вытворял?

ФЛАВИЙ. Пошел ты!

КОНТУШЁВСКИЙ. Да ладно тебе. Скучно. Жених теперь к этой дуре не ходит. На инвалидной коляске в окно ведь не влезешь. Эй, Флавий! Вот черт, сбежал… Эй, кто-нибудь! Отзовитесь! Хасан, хоть ты ответь, что ли. А то и поругаться не с кем. Бандиты! Профессор! Молчат, сволочи. Ну, и катитесь ко всем бесам…

КАЛИГУЛА. А со мной поругаться не хочешь?

КОНТУШЁВСКИЙ. Этого только мне и не хватало. Я со всякими придурками не ругаюсь. Тьфу на тебя!

КАЛИГУЛА. Если б я был придурком, то носил бы фамилию — Контушёвский. А меня зовут — Гай Юлий Цезарь Август Германик по-прозвищу Калигула… Эй, где ты? Странно…

На следующий день

КОНТУШЁВСКИЙ. Эй, бандиты! Ха-ха-ха!

ЖОРА. Что это ты такой веселый?

КОНТУШЁВСКИЙ. Только что рядом со мной две мамаши имели милую беседу.

ЖОРА. И что?

КОНТУШЁВСКИЙ. А то, что на месте, где растут наши дубы, собираются строить ресторан. Нас спилят, а вы останетесь. Иисус-Мария! Наконец-то мои молитвы услышаны!

ЖОРА. Не радуйся раньше времени. Наверняка, мамаши недовольны.

КОНТУШЁВСКИЙ. Конечно, недовольны. Они даже собираются писать кому-то какое-то письмо с требованием сохранить зеленые насаждения.

ЛЕНЬКА. Вот видишь!

КОНТУШЁВСКИЙ. Ничего я не вижу. Я знаю. Одна из мамаш поведала, что ресторан будет строить некий Боря Момзик. А он приходится шурином одному из судей Верховного Суда. Так что письмом в защиту насаждений можно будет подтереть всем известное место. Ха-ха-ха!

ЖОРА. И когда начнется строительство?

КОНТУШЁВСКИЙ. Говорят, что скоро. Когда точно — не знаю.

ФЛАВИЙ. Ну, дождались!

ПРОФЕССОР. Этот Момзик посмотрит на дубы и решит, что для строительства места и так хватит. Поэтому он оставит вас расти, а под кронами сделает летний зал. Вот посмотрите.

КОНТУШЁВСКИЙ. Заткнись, сволочь! Я тебя ненавижу!

ЖОРА. У меня родился стих. Если использовать мотив частушек, то получится песенка. Вот она:

Контушёвского с трудом

Искромсают топором.

День тот светлый недалек,

Превратится он в пенек.

Всякий алкоголик

Выберет сей столик.

Будут кружками стучать,

В темя панское плевать.

Хорошо быть столиком

На радость алкоголикам!

ПРОФЕССОР. Ха-ха! Чудесно. Так и будет.

КОНТУШЁВСКИЙ. Завидуете?

ЛЕНЬКА. Меня тоже на стихи пробило. Вот, слушайте:

Что за стон звучит в лесу

Мукой нескончаемой?

Это убирают дуб,

Действуя отчаянно.

Контушёвский из садиста

Превратился в мазохиста.

Весь в интиме с Момзиком.

Боря пилит лобзиком!

КОНТУШЁВСКИЙ. Каким лобзиком? Сейчас у всех рабочих — бензопилы. Вжик, и готово.

ЖОРА.

ПРОФЕССОР. Ха-ха-ха!

ЛЕНЬКА.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну вас всех!

ПРОФЕССОР. Флавий, а ты, почему не радуешься?

ФЛАВИЙ. Я уже один раз радовался… Хватит.

ПРОФЕССОР. Смотрите, какой суеверный.

ЛЕНЬКА. А почему он Флавий? Ведь это римское родовое имя.

ПРОФЕССОР. Его звали — Иосиф бен Маттитьяху. Родился он в четвертом десятилетии первого века нашей эры. Происходит из рода Хасмонеев, хотя это — не факт. Семья его была богатой и знатной. Он получил прекрасное образование и, в соответствии со своими убеждениями, примкнул к фарисеям. В шестидесятых годах вспыхнуло восстание против римского господства. Умненький Иосиф прекрасно понимал, что это восстание изначально обречено на поражение. Взбунтовавшиеся иудеи были разделены на несколько групп, слабо связанных между собой. Да и чаяния нищих всегда существенно отличаются от интересов знати. Но разве могла маленькая провинция в одиночку бороться с мощнейшим государством античного мира? Можно было подчиниться Парфии и тогда неизвестно, чем бы все это закончилось. А подчиниться Парфии — значит, стать ее провинцией, то есть поменять шило на мыло. Иудеи же хотели быть свободными полностью. Эх, наивность, граничащая с глупостью…

Если б Иосиф при самом начале волнений взял ноги в руки и смылся в другую страну, вряд ли бы он нынче сидел в дубе. Потому что уехать накануне бунта в туристическую поездку — это не предательство, а нечаянно сложившиеся обстоятельства. Но Иосифу предложили должность большого военного начальника! А, как известно, большим начальником быть хорошо. Кроме всяческих материальных благ, такие должности сулят еще и крупную меру морального удовлетворения. Появляется возможность тешить самолюбие. Вот Иосиф этим и занялся.