Альберт Зеличенок - Посиделки в межпланетной таверне «Форма Сущности» (СИ) Страница 25

— Мне это напоминает приключение с эльфами, — объявил Левый Полусредний. — Вот только ущелья не нахожу.

Гора матово светилась, а за ней, как гигантский театральный задник, виднелся силуэт, смутно напоминавший человеческий, но раздутый до космических масштабов и уходивший, особенно в вертикальном направлении, в невообразимые дали.

— Забыл предупредить, — загрохотал голос Создателя. — Я никогда не занимаюсь одинарными манипуляциями. Все мои воздействия отпускаются только в комплекте. Вот и сейчас я перевёл Джона в стационарное состояние, но и харчевня переместилась в пространстве. В данный момент вы находитесь в джеме, намазанном на тост, приготовленный для сэра Газлэна Грейсэрфака, действительного члена палаты лордов, Клуба лунатиков и Общества покровителей женского эксгибиционизма, почётного натуриста графства Поркшир, кавалера орденов Правого Чулка, Панталончиков, Менопаузы (названных так в честь деталей туалета, последовательно ниспадавших в процессе исполнения вальсов на дворцовых балах с фигуры прекрасной, но несколько неряшливой возлюбленной короля Оргея Восьмого, а также в ознаменование события, позволившего монарху от оной, наконец, отделаться) и Бани (дамского отделения). Тост находится на подносе, который держит лакей Его Светлости. Учтите, что время хоть и медленно, но потекло. Сэр Газлэн ещё спит, но наступит секунда, когда он раскроет глаза, и слуга тут же провозгласит: «Кушать подано». Интересно, что будет с вами дальше, если ничего не переменится?

Обитатели таверны содрогнулись и в молчании вернулись в помещение.

— Срочно требуется веселая история, — нарушил тягостную тишину дракон, по праву крупнейшего из собутыльников взявший на себя функции распорядителя. — Может быть, вы нас чем-нибудь порадуете? — обратился он к господину в алом.

— Я, с вашего разрешения, немного отложу своё выступление, — отозвался тот.

— Тогда разрешите мне, — вмешался круглолицый румяный человек в пижаме.

— Да-да, пожалуйста, — загомонили присутствующие, — и не могли бы вы заодно объяснить необычность вашего наряда? Просим.

— Безусловно, — неожиданно мрачным голосом сказал обладатель пижамы. Именно этому и будет посвящен мой рассказ. И вести его я буду, с вашего позволения, в третьем лице.

Рубашка фирмы «Хоррор»

Эту рубашку Роберт Криспен заметил, едва войдя в магазин. Да и невозможно было не обратить на неё внимания. Она лежала в простом целлофановом пакете среди сотен, тысяч товарок, образующих бело-красно-сине-зелено-жёлтый сверкающий сталагмит в центре главного торгового зала универмага «Пул и сыновья» но выделялась из общей массы, как сверхновая на звёздном небосводе, как кровь на персидском ковре, как Ахилл в гуще схватки у стен Трои. Её, в соответствии с модными веяниями, украшал рисунок. Но! Это была не обычная мазня вроде портрета спортивного или эстрадного идола и не стилизованная под Восток надпись типа «Ай эм крейзи». Нет, это была тончайшая вышивка, и даже на расстоянии, когда нельзя было различить детали, она переливалась десятками оттенков, которые светились, завораживали, перемешивались и сплетались.

Увидев рубашку от центрального входа, Роберт остановился, будто поражённый громом. Он случайно заскочил сюда по дороге домой, дабы обновить гардероб, и вот такое чудо. Счастье, что её никто не купил до него. Впрочем, это только укрепляло невысокое мнение Криспена о вкусе и умственных способностях подавляющего большинства сограждан. Но такая красота, безусловно, стоит немало. К чёрту! Наверняка, последний экземпляр, да что там «последний» — единственный. Уникальный и неповторимый. Роберт не успел опомниться, а уже мчался к нейлоново-перлоново-батистово-хлопчатобумажно-льняной горе с криком: «Заверните! Беру!»

Цена оказалась, конечно, велика, но, вопреки опасениям Криспена, не чрезмерна. Такое кровопускание его кошелек выдерживал. И, слава Богу, сорочка оказалась нужного размера.

— Вы не пожалеете, сэр! — приговаривал продавец, укутывая приобретение Роберта в тончайшую полупрозрачную бумагу, как дитя в пеленку, и перевязывая широкой розовой лентой. — Дорогая вещь, но она того стоит, — он сотворил из концов ленты сложный пышный бант (улыбка и поднятая левая бровь свидетельствовали, что сей служитель Меркурия немало гордился своим умением). — Ручная вышивка, сэр. Штучная вещь! — и он опустил пакет в фирменную пластиковую сумку с эмблемой универмага.

Расплатившись, Роберт, мысленно пританцовывая, выбежал из магазина и, хлопнув дверцей, ловко впорхнул в автомобиль. Вопреки обыкновению, он не швырнул сумку небрежно на заднее сиденье, но аккуратно поставил на кресло рядом с водительским, с трудом удержавшись, чтобы не коснуться её ещё раз. Тяжёлый день понедельник заканчивался великолепно. Как здорово, что рубашка оказалась последней, и её пришлось снимать с витрины. Это укрепляло уверенность Криспена в её исключительности. Нет, второй такой быть не могло. Как там выразился продавец? Да, «штучный товар», что-то в этом роде. Роберт повернул ключ зажигания, с удовольствием услышал, как запел разбуженный мотор, и погнал автомобиль на максимально разрешённой скорости, с неохотой тормозя на светофорах и поёживаясь от сладкой дрожи, когда ветер из приоткрытого окошка слегка касался щеки и шеи, наполняя салон. «Да что это со мной? — удивлённо вопрошал Боб. И внутреннее «я» отвечало: «Это всё новая сорочка, это она так взвинтила тебя. Ой, что-то будет, Роб».

Дома Криспен сразу же распаковал покупку и хорошенько рассмотрел. Сейчас, обнажённая, распластанная на кровати, с раскинутыми рукавами, она оказалась ещё прекраснее, чем на витрине. На ней бродили тигры, лежали в обманчивой расслабленности львы, стояли на задних лапах медведи-гризли, трубили слоны, извивались змеи, ползли, загребая ластами, гигантские черепахи, бежали, высоко вскидывая голенастые ноги, страусы, парили застывшие в готовности мгновенно пасть на землю за добычей орлы. Но красота эта производила неожиданно пугающее впечатление. Звери оскалили клыки, напружинили мышцы, навострили когти. Птицы, растопырив лапы, косились кроваво-красными от ярости белками глаз. Змеи раскрыли пасти, обнажив острые, как клинки, ядовитые зубы, и свернулись в плотные упругие клубки, демонстрируя холодную готовность к прыжку. И при любом изменении освещения всё это, казалось, оживало, перемещалось, ползло, рычало, шипело, беззвучно кричало в бешенстве.

«Да, — поёжился Роберт, — внушает уважение. Какая первобытная сила! Не завидую я коллегам, которые будут смотреть на это со стороны. По крайней мере, сзади и, во всяком случае, первое время, пока не привыкнут. А может быть, так и надо? Вдруг это и есть тот всегда ускользавший от него неожиданный ход, который требуется, чтобы начать карьеру? Впечатление рубашечка производит и запоминается, это уж точно. Жаль, что нельзя надевать одну и ту же сорочку каждый день, но уж через сутки он её носить будет, пока не приестся. Хотя непохоже, чтобы её действие когда-либо полностью прекратилось. Хорошо, что это не печать, а вышивка, краски долго не потускнеют. Но всё-таки — что за экспрессия! Интересно бы узнать, кто художник».