Марина Дяченко - Преемник Страница 26

Патруль проводил Луара до самых ворот. Высокий дом Соллей сиял огнями, как именинный пирог.

Луар долго стоял на улице, и рядом переминалась с ноги на ногу измученная кобыла. Редкие прохожие удивленно поглядывали на неподвижно стоящего в темноте человека и всхрапывающую лошадь; он пытался вызвать в памяти картинку, придуманную Танталь и подстегнувшую Луара к путешествию, – вот отец его сидит у стола, уронив голову на руки; отец ждет, когда на пороге встанет…

На улицу глухо доносился многоголосый гам. Все эти освещенные окна, чужие голоса в Соллевом доме не вязались с выстраданной картинкой, теперь она казалась нелепицей, в которую и поверить-то невозможно; Луар впервые подумал с ужасом, что отца его нет в Каваррене, что в доме веселятся чужие незнакомые люди, а где отец – неведомо, и неведомо, жив ли…

Ему захотелось заплакать – но глаза оставались сухими, хотя здесь, в темноте, некого было бояться или стыдиться. С трудом сдвинув с места окоченевшие ноги, он толкнул ворота и вошел.

Над парадным входом темным полотнищем плескался родовой стяг. Из пристройки выскочил кто-то – кажется, конюх; Луар не пришлось ничего объяснять – многострадальную лошадь увели, заверив при этом, что «господин Солль заждался, все уж собрались». Лакей распахнул двери; пошатнувшись, Луар шагнул в мягкое тепло, полное знакомых с детства запахов и мокрых, распятых на вешалках плащей…

Слуга помог ему раздеться, и на радушном лице его понемногу проступили страх и замешательство; Луар увидел себя в большом, до пола, зеркале – обветренное лицо, черные запекшиеся губы, лихорадочный блеск воспаленных глаз; он увидел себя и понял, почему смутился слуга.

В полумраке плавали язычки свечей. Луар поднялся по лестнице, помнившей первые шаги его отца и похороны его деда. В лицо ударил пьяный, нестройный шум, Луар захотел назад – но двигался вслед за слугой, и на секунду ему показалось, что он фигурка башенных часов, спешащая по своему желобку вслед за другой фигуркой, и потому не может ни отступить, ни остановиться…

Он очутился в большом обеденном зале; со стен смотрели отрешенные лица предков, в двух каминах истово пылал огонь, а прямо от входа тянулся невообразимо длинный стол, окруженный глазами навыкате, эфесами, масляными губами, блестящими эполетами, красными напряженными шеями, жестикулирующими руками, мундирами – несколькими десятками незнакомых громогласных людей. Сборище пило и хохотало, хвалилось и спорило – далеко, в темной дымке, на краю сознания, потому что во главе стола сидел неподвижный, будто выточенный из кости человек. Сидел и смотрел в скатерть.

По столу тянулась длинная дорожка горящих свечей; огоньки трепетали от неслышного смеха и неслышных выкриков. Небо, растерянно подумал Луар. Зачем все. Зачем я пришел… Где я. Зачем.

Потом у него в голове будто лопнула перепонка, и сразу нахлынули пронзительные голоса:

– …Да кому другому рассказывай – в старину! Вон, у меня вепри, так это же гром небесный……твоих поросяток дюжину собьет…

– …И помнить тут нечего… Увидим, как бои будут…

– …И тут он выкатывает бочку пороха…

– …Слава полка, честь полка, гордость полка…

В этот момент отец вздрогнул и поднял голову.

Качнулись язычки свечей.

Они смотрели друг другу в глаза – через стол, над головами пирующих; все Луаровы надежды на мгновение ожили, чтобы тут же и сгинуть безвозвратно. Он еще ловил взгляд чужого немолодого человека, сидящего во главе стола – но белое как кость лицо отца вдруг обнаружилось рядом, и колебались огоньки в бронзовых блюдечках подсвечника, и Луар отшатнулся, будто ожидая нового удара.

Отец смотрел на него тем взглядом, который так пугал Луара в глазах матери, – напряженно-изучающим, пронизывающим насквозь, так, что хотелось закрыть лицо руками.

Он отступил, едва не сбив слугу с подносом; зал накренился, будто желая прилечь на бок, и в этот же момент на Луара жестко схватили за плечо:

– Что с тобой?

Зашелестела отодвигаемая портьера. Снова пахнуло теплым спертым воздухом, будто из старого домашнего сундука; перед глазами Луара оказались узкие мраморные ступени с медными прутьями поручней, потом испещренные трещинами половицы, потом глубокий, вязкий как болото ворсистый ковер.

За спиной бесшумно прикрылась дверь. Шум пира безнадежно отдалился – так отдаляется грохот прибоя от утопленника, почившего на темном и тихом дне.

Луар поднял голову; со стен свирепо пялились породистые вепри, вытканные и вышитые на старинных гобеленах. С портрета в массивной раме смотрели два незнакомых лица – женщины и мальчика.

Отец стоял у него за спиной. Луар видел неподвижную тень на ворсистом ковре; потом тень укоротилась и расплылась – отец переставил светильник.

Жалобно звякало оконное стекло под порывами холодного ветра. Луар вспомнил свою бешеную скачку – и изумился. Ледяной ветер в лицо… Постоялые дворы… Вот он приехал. Вот.

Наверное, надо было обернуться – но он стоял, опустив голову, а перед глазами без остановки неслась навязчивая лента дороги, пучки пожухлой травы, голые стволы, голые поля, бесконечные, будто намалеванные на боках вертящегося барабана…

– Как… мама? – спросили у него из-за спины.

Луару захотелось кричать. Вместо этого он подошел к мягкому креслу и, скорчившись, опустился на его край.

– Она… здорова?!

Луар сидел, марая дорогой ковер мокрыми дорожными сапогами. Теперь он ощутил, как гудит спина, как горит обветренное до мяса лицо, как саднят черные губы. Перед глазами у него безостановочно прыгала дорога.

– Сынок…

В голосе отца скользнуло нечто такое, что заставило Луара выйти из болезненного оцепенения. Он поднял голову.

Отец стоял посреди комнаты, и левая рука его непроизвольно терла правую; Луару почему-то показалось, что отцу хочется стереть с ладони след от прикосновения к его, сына, плечу.

– Сынок… – повторил отец глухо. Луару померещилась угрюмая усмешка.

– Она здорова, – сказал Луар. – Она…

Он вдруг увидел себя со стороны, совсем отстраненным холодным взглядом – скорчившийся человечек на краешке мягкого кресла; так же холодно, отстраненно он слушал слова, которые с трудом слетали с его же запекшихся губ.

Отец молчал. Глаза его на бледном костяном лице становились все больше, пока Луар не увидел в черном зрачке собственного отражения.

Тогда он замолчал.

Отец выпрямился. Покачиваясь, как пьяный, прошелся по комнате, остановился перед столом, склонил голову к плечу и сосредоточенно сунул палец в огонек свечи.

– Тория, – сказал он шепотом. – Тория…

Пламя облизывало его палец с двух сторон, чтобы затем сойтись в единый огонек и устремиться к потолку.