Александр Прозоров - Дикое поле Страница 26

От вида гибких ивовых ветвей сразу вспомнились верши, которые ставили на Суйде мужики из «Черного шатуна». Может, попытаться и здесь, на Осколе, такие установить? Хоть рыбы удастся добыть в достатке. Правда, заметные они больно — если кто чужой пройдет, обязательно рыбу попавшуюся стырит. Или рыбнадзор…

Тут Юля спохватилась и тихонько засмеялась: какой рыбнадзор, какой чужой человек? Ведь это их земля. Ее земля! И сейчас она идет по своей земле. Боярыня…

Завтра возьмет с собой Ероху, и…

Тут она мысленно споткнулась: чтобы ставить плетеную вершу, нужно лезть в воду. Раздеваться перед Ерохой она не собиралась. Приказывать раздеться ему — тоже. Ладно, завтра с бабами поставит.

Она услышала шелест и тут же увидела, как от ивовых зарослей скачет, высоко вскинув короткий хвостик, тонконогая косуля.

— Скачи, скачи, — прошептала лучница, вытягивая из колчана пехотную, с широким, почти с ладонь, наконечником. — Рано или поздно остановишься…

Косуля отбежала шагов на сто и замерла на невысоком взгорке, торжествующе оглядываясь на человека: ага, не поймал! Все правильно — охотничий лук только на сто шагов и стреляет. Но в руках у Юли был боевой. Она задержала дыхание, плавно и ровно оттянула тетиву и разжала пальцы. Упруго тренькнула кевларовая нить, и животное упало на месте, перерубленное широким наконечником едва ли не пополам.

Довольная собой, боярыня устремилась было вперед, как вдруг услышала в стороне угрожающее похрюкивание. Она медленно повернула голову и увидела в полутора сотнях метров, под крайними деревьями дубовой рощи, целое семейство: крупного светло-бурого вепря, за ним пару свиней почти вдвое меньшего размера и не менее десятка полосатых, как зебра, малышей.

В голове моментально промелькнули рассказы о том, что ребра кабана срастаются между собой в прочный монолит, который пулей из охотничьего ружья пробить невозможно. Поэтому она медленно, стараясь не привлечь внимание и не спугнуть, извлекла из колчана длинную березовую стрелу с гусиным оперением и узким граненым наконечником, наложила прорезью на тетиву.

— Х-ха!

Стрела вошла в тело на всю длину немного ниже и позади высокого мохнатого уха. Кабан отступил на пару шагов, развернулся, кинулся прямо на охотницу, промчался метров пятьдесят, но тут передние его ноги подломились, он кувыркнулся в траву, тут же вскочил.

Немного постоял, покачиваясь, а потом шумно шмякнулся на бок.

— Нет, родной, к тебе я пока подходить не буду, — покачала головой Юля. — Еще оживешь…

Она подхватила косулю, тщательно обтерла кровь травой, забросила добычу на спину и отправилась к усадьбе.

Там, оказывается, уже вовсю обедали. Мужики угрюмо выгребали из котла постную кашу, молча косясь на подошедшую боярыню, женщины пока ждали своей очереди.

— Да, жадная я, жадная, — в ответ на их взгляды подтвердила Юля. — Ничего, пожуете на обед пустой ячки. А жаркое, — она скинула косулю на землю, — на ужин будет.

В глазах смердов что-то неуловимо изменилось, и ложки замелькали заметно быстрее.

— За леском прогалина имеется, — перевела дух Юля. — Приметная, с кучкой пирамидальных тополей и полоской из ивняка. Там кабан лежит. Мне его не утащить было. Как пообедаете, сходите и принесите.

Двое из мужиков понимающе переглянулись, облизали ложки, спрятали их за пояса и поднялись.

— Вы чего, Павленок? — удивилась Мелитиния — Ешьте, а то остынет.

— А ну как волки на дичь набредут? — тряхнул головой низкорослый паренек с короткой клочковатой бородой. — Али хорьки попортят? Не, мы счас сходим. А кашу ввечеру, с сальцом доедим.

— Про сало боярыня ничего не говорила! — предупредила кухарка.

— Так все одно тушу разделывать придется, — откровенно ухмыльнулся Павленок. — Как же салу не остаться?

Юля подошла к бабам, заглянула в пустые лукошки, покачала головой:

— Только зря время потеряли. После обеда ступайте ивовые прутья резать. Вечером щиты сплетем, а завтра вершу на реке поставим. Глупо на самом берегу без рыбы сидеть.

— Слушаем, боярыня, — поклонились те.

— Мелитиния, я пойду печи посмотрю, а потом ем.

— Все приготовлю, боярыня.

Юля кивнула и пошла к дому, на ходу снимая колчан. А вроде, и ничего, получается. Жить можно.

За три недели переселенцы успели более-менее освоиться на новом месте. Мясо подстреленного вепря в первый же день хорошенько протушили в глиняных крынках, залили сверху жиром и, за неимением погреба, просто закопали в тенистом месте, обвязав от подземных насекомых промасленной тряпицей и прикрыв досками. Впрочем, оставшегося на костях мяса все равно хватило всем еще на два дня. Рыба в Осколе оказалась то ли непуганая-неловленая, то ли Юля по неопытности поставила ловушку с чересчур большими крыльями — но рыбы в полуметровом садке оказывалось каждый раз куда больше, нежели люди могли съесть, и теперь боярыня была озабочена тем, как ее сохранить. Навялить — соли мало, да и дорога. Накоптить — это уметь надо.

Собственно, этим Юля и занималась, ставя в печи эксперименты: пыталась уложить рыбу на деревянную решетку — металлической в припасах не нашлось — на такую высоту и подобрать такой огонь, чтобы и решетка не загорелась, и рыба прогрелась, да еще и дым требовалось добыть в нужных количествах.

Больше поставить к печи оказалось некого: бабы уже с третьего дня отправились ворошить, а потом сгребать сено, Ероха, поначалу подмогнувший с разделкой дичи, потом с рубкой кольев для верши, потом с ямами, потом с дровами, только-только застелил дранкой крыши навесов, и теперь старательно колол, чурбаки для крыши. Мелитиния чистила рыбу, ставшую в последние дни основной пищей, скребла шкуры — недавно боярыня прошлась по лесу и подстрелила еще пару косуль, — ходила за хворостом.

Время от времени Юля вспоминала мужа: ничего себе, медовый месяц устроил! Да еще и сам сбежал всю усадьбу на нее бросив. С другой стороны, она гордостью видела, как растет кипа сена под навесом, вспоминала, сколько крынок с тушеным мясом успела закопать впрок и думала о том, как продемонстрирует все это своему непутевому мужику.

— Да, надо, наконец-то, тюфяк сеном набить, — вспомнила она, наблюдая из окна, как бабы скидывают под навес с повозки очередной стог сена.

И снова вернулась к печи. Выложила на стол щуку, поворошила кочергой угли. Рыбина опять получилась не столько закопченной, сколько пропеченной насквозь. Есть, разумеется, можно — но ведь добивалась-то она совсем другого!

Юлю так и подмывало бросить на угли, под решетку с рыбой, охапку сырых веток, после чего дыму появится — хоть святых выноси! Но она точно помнила, что ее знакомые коптили рыбу на березовых опилках. Значит, дым был не сырой, а нормальный, древесный! Ну, не у смердов же совета спрашивать?