Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман) Страница 26

У Николая Григорьевича покраснел кончик носа.

— Я вам вот что скажу, молодой человек, — произнес он, глядя мне в глаза, — вам, конечно, вольно насмехаться и веселиться там, где нет ровным счетом никакого веселья. Господин Потифаров раздавлен суровостью Тамары Игоревны. Раздавлен, как лягушка! Здесь не комедия, как вам может показаться, а настоящая трагедия. Трагедия взаимной любви!

— Разве взаимность любви означает трагедию? — удивился я. — Я думал, наоборот: если он, к примеру, любит, а она — нет…

Николай Григорьевич вынул платок, промокнул лицо. От ветра у него слезились глаза, текло из носа. Со стороны могло бы показаться, что он плачет, но он просто замерз и сердился.

— Именно взаимная любовь и несет в себе основную трагедию, — молвил Николай Григорьевич. — Вспомните хотя бы Шекспира. Где страсти всего ужаснее? Где более всего льется крови? Там, где на любовь мужчины женщина отвечает любовью… Отелло и Дездемона, Ромео и Джульетта… Лучше бы, право, обе эти достойные дамы ответили отказом! Ваша любимая опера какая?

— «Кармен», — сказал я первое, что пришло в голову. И просвистал несколько тактов арии Тореадора.

Господин Скарятин слегка поморщился, но затем черты его разгладились.

— Даже и здесь бедой всему — взаимная любовь… Хозе не должен был поддаваться заигрываньям Кармен, а Кармен не должна была влюбляться в Тореадора (который, заметьте, тоже в нее влюбился). А взять «Аиду»? Боже, одно только расстройство… Поэтому я и предпочитаю «Гамлета». Там никто никого не любит.

— В «Гамлете», кажется, тоже почти все умирают, — заметил я.

— Умирают, — сердито ответил Николай Григорьевич, — но это, по крайней мере, не выглядит таким идиотизмом! Я измучен репетициями… — Он вздохнул и поглядел в пустое пространство, туда, где скрылась Софья. — Если бы вы знали, Трифон Кузьмич, — прибавил он, по обыкновению путая мое имя, — какая сложная штука руководить театром! Я ведь учитываю еще коммерческую сторону… Впрочем, что коммерческая сторона! С коммерцией легко справляется и Аннушка. Она у меня умница. А вот морально-нравственная сторона, так сказать, недопущение лиц одного сорта смешаться с лицами другого сорта… Во избежание могущего быть скандала, разумеется. Я выше предрассудков, если вы обо мне сейчас неправильно подумали. У меня имеются убеждения, но предрассудков нет ни одного.

— В таком случае, почему вы против заказывания гробов? — спросил я.

— Потому что вы, молодые люди, взяли за моду заказывать себе гробы исключительно ради издевательства над Потифаровым, — ответил Николай Григорьевич. — Вы ходите к нему и слушаете его речи, не вникая в глубину его сердечной раны. А он действительно считает себя полезным членом общества.

— Что же дурного в том, чтобы поддерживать эту иллюзию? — возразил я. — Любой человек в ней нуждается. Только волостного писаря обеспечивает ею государство за казенный счет, а такие, как Потифаров, ищут признания у ближних.

— Вы познакомились уже с Софьей Думенской? — спросил вдруг Николай Григорьевич. Он показал рукой на пустошь. — Ее имение «Родники» — вон там, несколько верст по дороге… Бывали у нее в гостях?

— Нет еще.

— Ну, как-нибудь побывайте… — Он вздохнул. — Видите ли, Терентий Васильевич, Софья Дмитриевна — неоднозначная особа. Весьма неоднозначная. И в своем роде могущественная.

— В каком роде? — быстро спросил я.

— В своем… Неподражаемом, — прибавил Николай Григорьевич. — Немногие осмелились бы сказать вам то, что скажу сейчас я. Софья Дмитриевна — мой друг. Да, я считаю ее своим другом! И повторил бы это еще раз… Однако даже между друзьями не все бывает гладко. Запомните это, мой молодой… мой молодой друг.

Он пожал мне руку своей холодной рукой и удалился. Я долго еще стоял на пустоши, продуваемой всеми ветрами, и глядел по всем сторонам света: то в сторону «Родников», то в сторону Лембасово, то в сторону Потифаровского домика, то в никуда — в бескрайность печальной равнины, простертой до самого Санкт-Петербурга.

Потом я продрог и поспешил возвратился к себе в «Осинки».

У меня возникло несколько вопросов к управляющему, поэтому я вызвал его, едва лишь переоделся и всунул ноги в разогретые возле печки войлочные туфли.

— Побывали у Потифарова, Трофим Васильевич? — осведомился Витольд.

— Да, и гроб заказал. С собаками и лошадьми.

Витольд поморщился:

— Потифаров не умеет изображать лошадей.

— То-то он отказывался! — усмехнулся я, довольный собственной проницательностью. — Однако я настоял.

— Напрасно, он теперь в обиде.

— Я не могу постоянно наступать себе на горло из страха кого-то задеть или обидеть.

— Вы не похожи на человека с оттоптанным горлом, Трофим Васильевич, — отозвался Витольд. Он выглядел уставшим и раздраженным.

— Кстати, в какую цену станет мне гроб? — поинтересовался я.

— Рублей в двести, — быстро подсчитал Витольд. — За лошадей, может быть, придется доплатить отдельно… С Потифарова станется взять несколько уроков в Академии Художеств и потом предъявить вам счет. Но это ничего, вы можете себе такое позволить.

— Ясно, — сказал я, наслаждаясь теплом от войлочных туфель.

— Что-нибудь еще? — осведомился Витольд.

— Да, — сказал я, не позволяя ему уйти. — На обратном пути я видел, как Софья Думенская о чем-то очень резко говорила с господином Скарятиным.

Витольд неопределенно двинул бровями.

— Это абсолютно ничего не значит. Софья вечно с кем-то резко говорит. У нее странный характер. И она любит пугать, смущать или ставить в тупик. Это доставляет ей наслаждение.

— Он выглядел чрезвычайно огорченным, — настаивал я. — У вас есть на сей счет какие-то предположения?

— Одно время Николай Григорьевич близко сошелся с Софьей Дмитриевной, — медленно произнес Витольд. — Дружески сошелся, я имею в виду, — прибавил он, видя, что я скорчил гримасу. — В моих повествованиях, Трофим Васильевич, как правило, отсутствуют скабрезные намеки. Любые пикантные обстоятельства я обозначаю приличествующими словами, так, чтобы не оставалось недосказанностей. Это так, на всякий случай замечание.

— Понятно, — кивнул я, сгорая от любопытства. — Стало быть, у господина Скарятина с Софьей имелись какие-то общие дела?

— Что-то вроде того… Какие — не знаю, — сразу же предупредил Витольд. — Вероятнее всего, ничего страшнее совместного выпекания кексов. Вполне в духе Софьи Дмитриевны обставлять это невиннейшее занятие зловещей таинственностью. Так или иначе, Софья бывала у них в доме, «покровительствовала» Анне Николаевне, то есть отзывалась о ней очень хорошо на всех мужских вечеринках, куда ее зазывали. Несколько раз они вместе отправлялись на пикник. Потом произошло несчастье, нашли убитой Ольгу Сергеевну, компаньонку Анны Николаевны… Было довольно много шума, приезжал следователь, допрашивал… После этого Скарятины замкнулись, перестали показываться в обществе. Дружба их с Софьей тоже сошла на нет. Впрочем, Софья сохранила за собой арендованную ею ложу в театре Скарятина. Это вызывало недовольство у благовоспитанной публики, однако до сих пор господин Скарятин твердо признавал за Софьей это право.