Джон Норман - Странники Гора Страница 26

Я прикреплял бола обратно к седлу.

– Кажется, бола-то я сохранил, – сказал я.

Она попыталась освободить запястья, но не смогла, разумеется, сделать это.

Затем я взял Дину из Тарии за плечи и некоторое время с удовольствием наслаждался своим выигрышем. Поскольку она досадила мне, состоявшийся поцелуй был поцелуем господина и рабыни; впрочем, я был терпелив, и поэтому одного поцелуя было недостаточно. Я не удовлетворился, пока вопреки желаниям Дины не почувствовал, что девушка под моими руками поняла, что я победил.

– Хозяин, – сказала она, её глаза заблестели.

Она слишком устала, чтобы бороться с ремнями на запястьях.

Со смачным шлепком я прогнал её к Альбрехту, который сердито кончиком копья срезал ей путы.

Камчак и Конрад захохотали. И вместе с ними многие в толпе. Впрочем, к моему удивлению, Элизабет Кардуэл казалась разъяренной. Она надевала свои меха. Когда я взглянул на нее, она сердито отвернулась.

Я не понял, какая муха её укусила.

Разве я её не спас? Разве не были очки между Камчаком и мной, Конрадом и Альбрехтом теперь равны? Разве не была Элизабет к концу состязания в безопасности?

– Счет ничейный, – сказал Камчак, – состязание закончено. Победителя нет.

– Согласен, – сказал Конрад.

– Нет, – сказал Альбрехт.

Все посмотрели на него.

– Пика и тоспит, – сказал он.

– Состязание закончилось, – сказал я.

– Выигрыша не было, – запротестовал Альбрехт.

– Это правда, – сказал Камчак.

– Победитель должен быть, – сказал Альбрехт.

– Я на сегодня наездился, – сказал Камчак.

– Я тоже, – сказал Конрад. – Пошли вернемся к нашим фургонам.

Альбрехт указал копьем на меня.

– Я вызываю тебя, – сказал он. – Копье и тоспит.

– Мы закончили с этим, – сказал я.

– Живая ветвь! – выкрикнул Альбрехт.

Камчак втянул воздух.

Некоторые из толпы начали кричать:

– Живая ветвь!

Я оглянулся на Камчака. В его глазах я прочитал, что вызов должен быть принят. В этих делах я должен быть тачаком.

За исключением вооруженной схватки копье и тоспит с живой ветвью – наиболее опасный спорт народов фургонов.

В этом состязании для мужчины стоит его собственная рабыня. Это почти то же самое состязание, что и поддевание тоспита с ветви, за исключением того, что фрукт держит во рту девушка, которую могут убить, если всадник промахнется или она испугается и дернется.

Не нужно говорить, что много рабынь пострадало в этом жестоком спорте.

– Я не хочу стоять для него! – вскричала Элизабет Кардуэл.

– Встань для него, рабыня! – рявкнул Камчак.

Элизабет Кардуэл, осторожно зажав тоспит в зубах, повернулась боком и заняла позицию.

Почему-то она не производила впечатления испуганной, скорее разозленной.

Я думал, она будет дрожать от страха. Но она стояла как скала, и когда я проскакал мимо нее, на кончик моего копья был наколот тоспит.

Девушка, укусившая шею каийлы, та, чья нога была порвана зубами животного, стояла для Альбрехта. С почти издевательской легкостью он проскакал мимо нее, подхватив тоспит из её рта на острие копья.

– Три очка каждому, – провозгласил судья.

– Мы закончили, – сказал я Альбрехту. – Ничья.

– Нет. Победителя нет.

Он гордо выпрямился на гарцующей каийле.

– Победитель будет! – крикнул он. – Лицом к копью!

– Я не поскачу, – сказал я.

– Тогда я провозглашу свою победу и женщина будет моей! – выкрикнул Альбрехт.

– Если ты не поедешь, – сказал судья, – победа будет за ним.

Я должен был скакать.

Элизабет неподвижно встала в тридцати ярдах лицом ко мне.

Это было самым трудным в состязаниях на копьях. Невероятно легкий удар, наносящийся оружием, свободно скользящим в расслабленной, свободно сжимающей древко руке, должен позволить острию подцепить тоспит изо рта девушки, и в случае удачи воин может быстро и плавно отдернуть копье назад, скользнув острием чуть слева от живой ветви. Выполненный хорошо – это великолепный, аккуратный удар. В случае же малейшей неточности девушка может быть ранена или убита.

Элизабет стояла лицом ко мне, и вид у неё был не испуганным, а скорее вызывающим. Она даже стиснула кулаки.

Я очень надеялся, что не пораню её.

В предыдущем состязании я старался держать копье чуть левее, так что если удар был бы неточным, острие просто пронеслось бы мимо тоспита, не задев его, но теперь, когда Элизабет стояла ко мне лицом, я должен был ударить в самый центр фрукта, и никак иначе.

Каийла бежала быстро и ровно. Когда я миновал Элизабет, унося тоспит на острие копья, толпа одобрительно зашумела.

Воины восхищенно гремели копьями о лакированные щиты, мужчины кричали что-то восторженное, женщины-свободные и рабыни приветствовали меня звонкими возгласами.

Остановив скакуна, я обернулся, ожидая увидеть Элизабет побледневшей, едва ли не теряющей сознание. Она, похоже, не собиралась этого делать.

Кассар Альбрехт в гневе опустил копье и устремился к своей рабыне. В мгновение ока он миновал ее тоспит на кончике копья. Девушка безмятежно улыбалась.

Толпа приветствовала Альбрехта.

Затем, когда все немного попритихли, судья протянул руку к копью кассара и тот без удовольствия передал ему оружие для осмотра.

– На острие кровь, – сурово сказал судья.

– Я не коснулся ее! – крикнул Альбрехт.

– Я не задета! – вторя ему, выкрикнула девушка.

Судья продемонстрировал оружие. На кончике острия, как и на желтовато-белой кожуре фрукта, были явно видны следы крови.

– Открой рот, рабыня, – приказал судья.

Девушка замотала головой.

– Сделай это, – сказал Альбрехт.

Она открыла рот, и судья, грубо разведя ей челюсти, заглянул вовнутрь. Во рту была кровь. Девушка предпочитала глотать её, ничем не выдавая ранения.

Она показалась мне бесстрашной, бравой девушкой.

Правда, когда я внезапно понял, что теперь она и Дина из Тарии принадлежат Камчаку и мне, я испытал что-то вроде шока.

Обе девушки, опустив головы и подняв скрещенные руки, преклонили перед нами колени. Элизабет Кардуэл сердито посмотрела на них. Камчак, посмеиваясь, соскочил с каийлы и, быстро связав им запястья, надел на шею каждой по кожаному ремню, привязав свободные концы к луке своего седла. Связанные таким образом, девушки продолжали стоять на коленях у лап его каийлы. Дина из Тарии бросила на меня беглый взгляд, в котором я успел прочесть робкое признание того, что я теперь её господин.

– Я не знала, что нам нужны все эти рабыни, – промолвила Элизабет.

– Молчи, – цыкнул на неё Камчак, – или получишь клеймо.

Но, похоже, по каким-то одной ей известным причинам Элизабет Кардуэл смотрела волком скорее на меня, чем на Камчака. Она откинула голову и дернула ею так, что волосы подпрыгнули у неё на плечах.