А. Кокоулин - Северный Удел Страница 26

— Ах, ван Зее, вы хотя бы верный! — с чувством произнесла Ольга-Татьяна. — Сейчас это для меня самое ценное. Может быть, вниз, в ресторан?

— Как скажете, душенька.

Голоса удалились.

Выждав, я выглянул на мгновение в пустой коридор и теперь уже закрылся на засов. Хватит неожиданностей.

Брякнул на бюро саквояж с мятым лопухом в защелке.

Способы быстрого восстановления способностей крови, в сущности, для всех семей одинаковы. Лимонник или клевер растирают в порошок, растворяют в воде и пьют. Обычно двух щепотей на пивную кружку хватает. Можно, конечно, и всухую жевать, но эффект слабее. Другое дело, что ни лимонника, ни клевера не достаточно.

Саквояж раскрыл кожаную пасть.

Старый мой друг, бывший корабельный лекарь Йожеф Чичка как-то задался вопросом: что будет, если в рецепты для людей низшей крови добавить немного крови высшей?

Нога у него срасталась тяжело.

Устроившись в одной припортовой аптеке, он готовил желудочные микстуры, мази от ревматизма, солевые растворы и глазные капли, а вечером хромал в больницу через дорогу и пользовал моряков, пострадавших в кабацких драках.

Моряки были кровью ниже некуда.

Что матросы первой, второй статьи, что дек-юнги. Юный сопляк Бастель Кольваро со своей чистой красно-белой, наверное, претендовал на лавры великого исключения из правил.

А вот с гардемаринами да мичманами уже можно было пытать удачу.

И когда в больницу принесли некого Юрия Манца, кондуктора с фрегата «Виватория» (кровь — бледно-желтая с сиреновой ноткой), Йожеф Чичка обрадовался.

То есть, ничего там радостного не было — крепко перебравшего кондуктора кто-то трижды пырнул ножом (дважды в район живота, и один раз в грудь, достав до правого легкого). Отекшее лицо. Пена на губах. Вонь кишечника. Чичка только и мог, что облегчить умирающему последние минуты.

Он вколол Манцу морфин…

Я выудил из саквояжа пузырек с измельченным лимонником. Затем поискал глазами какую-нибудь посуду и наткнулся на задвинутый вглубь бюро графин.

С водкой.

Спускаться вниз не хотелось, там, кроме всего-прочего, обитались сейчас Ольга-Татьяна и ее верный ван Зее. И вообще — устал я.

Пить же водку или воду, в сущности, мне было без разницы. Подумаешь, чуть окосею. Как-нибудь переживем.

Решившись, я налил водки в стакан, сыпнул лимонника. Не дав осесть крупинкам на дне, взболтал. Теперь что? Теперь игла и пальцы.

Или кто-то думал иначе?

Йожеф Чичка, конечно же, в Манца ничего не втыкал. Он просто аккуратно собрал вытекающую из кондуктора кровь в специальные колбы Клемансо.

Получилась где-то треть литра.

Для экспериментов бывшего корабельного лекаря — то, что нужно.

И результаты пошли удивительные.

Микстуры с экзотическим добавлением избавляли от колик, запоров и язв, мази поднимали на ноги, под смоченными в растворе на кондукторовой крови бинтами затягивались раны.

И все в два-три раза быстрее, чем обычно.

Йожеф не то чтобы прославился, но шепотки среди народа в порту, а потом и по округе загуляли нешуточные.

К нему потянулись болящие, но кровь уже кончилась.

И что решает господин Спаситель? Господин Спаситель решает обзавестись свежим трупом, которого можно «подоить».

Он еще не знает, что из полутора десятков его пациентов, в основном, матросов, ушедших потом в море, двое через неделю сходят с ума, один пропадает без вести, пятеро переживают короткий период помешательства, а некто Эмиль Пом вдруг начинает считать себя умершим Юрием Манцем, долговязым, слегка косящим блондином, хотя сам коротконог и рыж.

За него-то, явившегося в полицейский участок черноморской Арумчи требовать (со скандалом) отправки на «Виваторию», и уцепилась тайная служба.

Рядом случился я, «потянул нить», нить показала на северо-восток, а через четыре дня бывший корабельный лекарь был взят у трупа полотняного купца Воскобойникова (кровь с медными и черными жилками) с гроздью заполненных, заткнутых пробками «клемансин».

М-да…

Интересно, подумалось мне, вступился бы я за Чичку сейчас? По нынешним беспокойным временам — это подрыв государственных устоев и двадцать лет каторги. Рискованно.

Качнув головой, я достал иглу из саквояжа, смочил в водке.

А еще хромой Йожеф не знал, что к крови нужны слова. Бережно хранимые в семьях и не всегда понятные даже их обладателям.

— Ишмаа…

Игла ковырнула палец.

Кровь нехотя выступила. Я поднес стакан. Капля сбежала по внутренней поверхности стекла, расползлась в водке мутной ящеркой.

Отец, увлекавшийся расшифровкой древнего языка, как-то сказал мне, что слово «ишмаа» означает повеление.

То ли «открой». То ли «оживи».

Водка мягко пыхнула бирюзовым светом. Я поболтал в ней иглой, мешая кровь и лимонник. Затем пересел со стула у бюро на кровать.

Посмотрел в окно, кажущееся без шторы беззащитно-голым, выпил смесь, облизнул губы и закрыл глаза.

— Ишмаа гюльлим ме…

Будто чугунный шар прокатился от затылка ко лбу, стукнул в лобную кость.

Вязкое тепло, разматывая, распрямляя мельчайшие кровяные жилки, потекло вверх и вниз. Царапнуло плечи. Облизало колючим языком пальцы.

Ахххх… Болезненное чувство обновления.

Подергивались, будто сами по себе, от трепета жилок мыщцы. Сдавило глазные яблоки. Невидимые насекомые, покусывая, забегали по груди.

Меня скукожило, потом до хруста сухожилий вывернуло правым боком, лицо затвердело, дуплетом, словно курки «Фатр-Рашди», щелкнули позвонки.

Больно!

Кровь полыхнула красным и белым. Бирюзовая ящерка вонзила зубы в сердце. Живи, Бастель! Оживай!

Ишмаа!

Какое-то время казалось: ничего нет. Тьма. Ночь Падения за секунды до истечения Благодати с беззвездных небес.

Я сидел не шевелясь.

А потом, невидимые обычным зрением, раскинулись, разлетелись по нумеру тонкие жальца. Зазвенели, сплетаясь, от новой силы.

И вернулись в меня обратно.

Я открыл глаза. Поиграл плечами. Хорошо! Руку не тянет. Голова не трещит. Голема мне! Голема!

Впрочем, следовало быть осторожным.

Искусственная бодрость пьянит пуще водки, а запас возможностей куда меньше. «Можно и заиграться, Бастель», — сказал бы Огюм Терст.

Я улыбнулся.

Для пробы выставил вязкий «блок», сплошное черное плетение обманчиво-слабых жилок, которое, кружась, медленно перетекло в хищную «спираль Эрома». Отдельные жилки соскочили в стороны, зависнув на уровне головы и щиколоток, готовые к перехвату воображаемой атаки. «Кипение» заклубилось за спиной.

Я задумался, вспоминая.

Вот Лобацкий прыгнул… Что там было в схватке? Защита, контратака, «гримаса Адассини», неровный, тесный и косой строй, похожий на кривую усмешку. В сущности, он был равным соперником, этот тихий казначей.