Александра Лисина - Игрок Страница 26

Ничего себе! Как говорила Айна (сердце снова укололо чувство вины), простыне крестьяне обычно оперируют деньгами уровнем лата. Причем, как правило, не выше серебряного — золотые латы можно было встретить лишь у зажиточных старост или неплохо зарабатывающих на своем деле деревенских кузнецов. На один медный лат можно было купить краюху хлеба… не самого лучшего, но можно. На десяток медяков — вполне пристойно пообедать в захудалой харчевне где-нибудь на границе Валлиона. Простенькое платье без вышивки бедная девушка могла приобрести в соседнем городе всего за пять-восемь латов, а если речь шла о каком-нибудь особом случае, типа свадьбы или помолвки, то счет уже шел к серебряному. Реже — к одному или двум, в том случае, если она — дочка деревенского старосты. Касательно оружия, дело было сложнее. Для небогатых крестьян простеньких нож можно было сторговать в пределах одного серебряного лата. Реже — дороже, потому что золота в деревне почти не видели. Если речь шла о воине, то на приличный кинжал ему пришлось бы раскошелиться на целую лиру или даже три. Разумеется, серебряную, если, конечно, у воина имелось чувство собственного достоинства. Для знати ножи особым образом украшались и стоили, конечно, на порядок дороже. А очень хорошие ножи, которые себе далеко не каждый мог позволить даже из отменных вояк, заслуживших почет и славу у самого короля, доходили до десятка золотых ларов. Мечи, соответственно, стоили от десятка золотых, а уж кони — товар штучный и невероятно дорогой — порой доходили до сотни. Так что, переводя озвученную котом сумму, можно было с уверенностью говорить о том, что после продажи пузырька я могла в одночасье превратиться в крайне состоятельную особу, потому что сотен пять-семь в мой мешочек (я снова прикинула размеры) наверняка бы вошло. А на эти средства можно безбедно жить где-нибудь в провинции не один год.

Я перевела дух: отлично, если вдруг меня совсем прижмет, то всегда есть возможность поправить свои финансы. Правда, это на крайний случай, если станет совсем невмоготу, потому что ценность того подарка, который сделала мне умирающая старушка, была сопоставима с неожиданно полученным наследством от скончавшегося в какой-нибудь Америке дядюшки-миллионера.

— Не вздумай, — строго повторил шейри, пристально глядя мне в глаза.

Я успокаивающе улыбнулась.

— Я не собираюсь менять это сокровище на возможность пару раз поспать на нормальной постели. Не волнуйся: продавать не стану и трезвонить о крови на каждом углу — тоже. Понимаю, что после этого охотников за моей головой тут же отыщется тьма тьмущая: полагаю, воров в Валлионе предостаточно, а уж любителей поживиться за чужой счет — не меньше, чем у меня на родине. И если я даже благополучно ее продам, то слухи разлетятся по округе с такой скоростью, что меня с моими доходами довольны быстро и крайне неделикатно прикопают под каким-нибудь кустом.

Кот хмыкнул.

— Правильно понимаешь. Не ожидал.

— У нас тоже хватает бандитов, — заверила я его. — И сериалов про ментов, и всяких передач про тайны следствия… так что знаю, чем заканчиваются счастливые истории о внезапно разбогатевших дурочках. Уму-разуму меня на этот счет учить не надо.

— А на другой счет? — хитро прищурился шейри.

— Ну, попробуй, — также хитро улыбнулась я.

Кот на мгновение задумался, а потом резко посерьезнел.

— Зачем ты потратила на меня кровь?

— Как, зачем? — опешила я. — Тебе же была нужна помощь.

— Ты не поняла. Я спросил: зачем ты потратила целых четыре капли сокровища, стоимость которого в десятки раз превышает в глазах местных бандюков цену твоей собственной жизни, лишь на то, чтобы избавить меня от неудобства?

Я нахмурилась.

— Мне что, надо было оставить тебя мучиться?

— Кое-кто так и делал.

— Мне все равно, кто и как раньше делал, — четко, по слогам, произнесла я, чтобы шейри успел зарубить себе это на носу. — Но подлянки я творить не приучена. И не приучена оставлять без помощи существо, которое, к тому же, пострадало по моей вине. Ты понял?

Кот странно приподнял брови.

— Хочешь сказать, что сделала это только потому, что почувствовала себя виноватой?

— Нет. Я сделала это потому, что так было правильно. Раз уж ты от меня зависишь, хотя никто из нас этого не хотел… раз у меня была возможность тебе помочь, то я поступила так, как поступила бы с любым человеком, оказавшимся на твоем месте. Тем более что я все-таки надеюсь, ты меня простишь за мои слова и больше не станешь обливать ненавистью и презрением. Это, знаешь ли, довольно неприятно.

Шейри странно кашлянул.

— Что? — заподозрила я неладное. — Ты все еще злишься?

— Нет. Просто не понимаю: ты могла бы ничего не делать…

— Хватит, а? — устало посмотрела я. — Знаю, что ты мне не доверяешь, но поверь хотя бы в то, что я не привыкла, чтобы кто-то от меня зависел так сильно, как ты. Мне это неприятно, понимаешь? Для меня это — ненормально. Неправильно. Нечестно, в конце концов. Если бы я могла, я бы тебя отпустила…

Он тихо вздохнул.

— Не выйдет. Я не могу далеко от тебя уйти: время от времени я должен забирать у тебя немного дейри, чтобы жить. И это возможно только с полноценной хозяйкой…

— Вот зачем ты пришел ночью!

— Да, — грустно кивнул шейри. — Это — плата. Такая же плата для Ведьмы за мои способности, как и та, которую плачу я, подчиняясь ей во всех ее желаниях. По-другому не бывает: все шейри, оказавшиеся здесь, кому-то подчиняются. Таковы законы природы.

— Зачем же вы тогда соглашаетесь сюда приходить?!

— А ты была когда-нибудь в Тени? Существовала когда-нибудь в виде бесформенного нечто, которое испытывает лишь одно — глухую тоску? И острое сожаление по миру, в который больше никогда не вернется? Ты слышала хоть раз, как стонут в тишине пропавшие Тени? Видела, как рушатся черные звезды и прилетевший от них ветер рвет непрочные полотна чьих-то ненастоящих тел, чтобы затем унести их прочь? Из Тени не бывает выхода, хозяйка. Оттуда невозможно выбраться. Если ты умер, и тебя не забрал к себе ни Аллар, ни Айд, твоя душа навечно останется в этом сером мареве. До тех пор, пока кто-нибудь ее не позовет. И вот тогда ты вдруг слышишь голос своего прежнего мира, тогда ты снова чувствуешь, как пахнет трава поутру, тогда ты снова начинаешь видеть солнце. И именно тогда вспоминаешь, что когда-то тоже был живым.

Кот поднял голову и тоскливо посмотрел.

— Когда приходит это понимание и когда ты ощущаешь разницу между светом настоящей жизни и собственным жалким существованием, удержаться практически невозможно. Любой из нас согласится на что угодно, чтобы хоть один раз коснуться настоящего. В тот момент не думаешь ни о чем — желание выбраться слишком сильно. И лишь когда Договор заключен, и твоя душа навеки остается в искусственно созданном теле…