Марина Дяченко - Ведьмин век Страница 26

На другом конце скамейки сидела девчонка в платье, похожем на школьное. Рядом источала аппетитный пар вечная тележка с горячими бутербродами.

— Ты бы имидж поменяла, — сказала ей Ивга сквозь зубы. Девчонка подняла брови:

— Что?

— Имидж, — Ивга презрительно скривила рот. — Купи себе парик и зонтик… Или надень кожаную куртку с нашлепками и заведи мотоцикл. Меня тошнит от твоих «бутербродов»…

Девчонка усмехнулась, нисколько не уязвленная:

— Боюсь, сменить имидж придется как раз ТЕБЕ. Стань сегодня же на учет — тебе помогут в выборе судьбы. Целлюлозная фабрика в пригороде и отеческий надзор Инквизиции вполне соответствуют твоим взглядам на жизнь, правда?

Ивга молчала. Из узких щелочек девчонкиных глаз смотрело опытное, хищное, умудренное существо.

— Чего ты хочешь? — спросила Ивга беспомощно.

Девчонка сморщила нос:

— Рассказать тебе, как берут на учет?.. Сперва тебе велят раздеться догола… Потом разденут твою душу — будешь говорить, как миленькая, слова из ушей полезут… Наговоришь большую-пребольшую кассету… или даже не одну. А потом придет такой лоб, — девчонка дернулась, как от сильной боли, — из тех, которые… Маркированный инквизитор. И полезет немытыми руками — в тебя…

— Это тебя на учет брали? — тихо спросила Ивга.

Девчонка ухмыльнулась. К ней вернулось самообладание; вернее, она его и не теряла. Просто позволила себе немножко эмоций, чтобы Ивга…

— Шла бы ты, — попросила Ивга шепотом. — Пожалуйста. А?

Девчонка помолчала. Привстала, выловила из тележки бутерброд, аккуратно откусила, налепив на нижнюю губу зеленую лапку петрушки.

— Меня поражает, как долго ты думаешь… — зеленая лапка исчезла, подобранная длинным языком. — Как усердно барахтаешься в этом дерьме.

И, не произнося больше ни слова, поднялась и двинулась вдоль улицы; короткий коричневый подол колыхался, то и дело ныряя под еще более вытянувшуюся, мешковатую серую кофту.

Вечером к Ивге пристали двое странных мутноглазых парней.

Она шла по стремительно пустеющей улице, чувствуя за спиной их неотвязчивые наглые взгляды; чтобы уйти от них, она завернула в ярко освещенный магазин; там, среди высоких стеллажей и неторопливо бродящих покупателей, парни настигли ее снова, встали, не таясь, у входа, и принялись увлеченно разглядывать лоток с малопристойными журналами. Время от времени то один, то другой бросал на Ивгу оценивающий взгляд — будто сравнивая ее достоинства с голым мясом на глянцевых обложках. Понемногу накаляясь, Ивга ощутила, наконец, холодное бешенство.

Сжав зубы, она прошла мимо парней к выходу; от них пахло. Еле ощутимо, сладковато, тошнотворно — Ивга не стала и прикидывать, какая такая начинка содержалась в их сигаретах; странные мутные глаза преследователей перестали ее впечатлять. Обкурившаяся шваль…

— Эй, лисенок!

Ивга невольно дернулась. Таким именем иногда называл ее Назар; теперь ласковая кличка навсегда осквернена чужим смрадным ртом.

Она ускорила шаг.

— Лисенок, не беги так… Хочешь коньячка?

— Пошли вон, — бросила Ивга сквозь зубы. Ее сердце колотилось, как бешеное, а во рту стоял гадкий привкус. Знакомый привкус страха.

Цепкая лапа больно взяла ее за плечо:

— Надо же, любая сучка нынче выеживается, как та королева…

У Ивги потемнело в глазах.

Дни и ночи позора, унижения, бегства. Перед Инквизицией она бессильна, чугайстры внушают ей ужас — но почему же всякая дрянь…

Дальнейшее она помнила плохо; ночь подмигнула ей тусклым огоньком брошенной под скамейку бутылки, и удобное горлышко само легло в ладонь, и брызнули, разлетаясь, осколки:

— Пошли вон!..

Она хотела добавить слово, давшее бы этим двоим достойное название — но не смогла. Самое грязное ругательство казалось плоским и пресным, а потому она просто шагнула навстречу парням, намереваясь попросту вспороть обоим животы.

— А пошла ты, ведьма пучеглазая…

По мере того, как они отходили все дальше и дальше, все тише и тише становилась изрыгаемая ими брань. Слово «ведьма» не было обличением — просто еще одно звено в цепочке ругательств; редкие прохожие, наблюдавшие за сценой издалека, засуетились, Ивге померещился отдаленный полицейский свисток. Она посмотрела на разбитую бутылку в своей руке. Удобное горлышко щерилось кривыми зубами осколков; Ивга огляделась в поисках урны. Почему-то в этот момент очень важным казалось не насорить на улице; счастье, что урна оказалась рядом, и железная крышка открылась, и полупустое брюхо удовлетворенно приняло Ивгин дар.

«Как усердно ты барахтаешься в этом дерьме»…

По пальцам скатывалась черными каплями кровь. Все-таки порезалась.

Дверь подъезда была заперта. Ивга долго стояла в подворотне, слушая, как бежит по канавам ленивая дождевая вода.

Куда выходят окна квартиры четыре? На площадь Победного Штурма или во двор, где мокнут под дождем детские качели?..

Ее решимость таяла. Проклятая ночь и проклятые тучи. Проклятый замок на двери подъезда; возможно, за запертой на ночь дверью сидит еще и охранник. Дремлет, смотрит маленький телевизор, греет ноги у электрического камина и поглядывает в сторону квартиры номер четыре…

Из подворотни она перебежала в телефонную будку. Постояла, заворожено глядя на танец капель, сползающих по стеклу. Подняла разом потяжелевшую руку, набрала номер, который даже не надо записывать. Врезался в память.

Никто не брал трубку. Ивга сползла по стене спиной, обняла колени и заставила себя ни о чем не думать.

Ранним утром дверь подъезда открылась изнутри. Старушка с собачкой, неуловимо похожие друг на друга, обе породистые, ухоженные и серьезные, вышли на ритуальную прогулку.

Ивга дождалась, пока старушка аккуратно подденет на совок собачьи экскременты, перенесет через весь двор и торжественно опустит в специально отведенный ящичек. Ивга дождалась, пока обе, совершив по двору несколько неторопливых кругов, поднимутся на крыльцо подъезда; пропустив собачку вперед, пожилая женщина оставила дверь открытой. Начался новый день.

В подъезде пахло дождем. Охранника не было — вместо него в углу стоял, распирая кадку, мясистый фикус. Который, вероятно, видел старушку девочкой и собачку — щенком…

Ивгины кроссовки оставляли на светлых ступенях мокрые следы. Потолки в доме были столь высокими, что в углах над лестницей вольготно чувствовал себя полумрак; Ивга шла, скользя рукой по лакированной ветке перил. Ступенек оказалось неожиданно много — хотя подниматься пришлось всего-то на второй этаж. К высокой, обитой черным бронированной двери…