Дмитрий Володихин - Полдень сегодняшней ночи Страница 26

Машенька сверкнула глазами. Она разгневалась. Поучать вздумал…

– Вот уж не надеялась, Андрюша, что ты примешься ревновать!

– Госпожа младший витязь! Ты желаешь оставить нашу службу?

– Н-нет. Нет… – такого поворота она не ожидала. Ей очень давно не задавали подобных вопросов.

– У тебя четверть часа. Изволь поставить полную защиту. А я проверю.

…Через четверть часа Машенька вновь уселась за стол.

– Проверяй. И еще. Андрюша, извини меня. Пожалуйста.

– Извинил. Но я еще не поведал вторую часть истории про двери. Один мой друг по имени Варда и по прозвищу Миллиарисий, логофет дрома у одного византийского императора, наш сотрудник по совместительству, каждый божий вечер защищал себя и супругу двенадцатью барьерами. А однажды выпил лишнего с друзьями и уснул, позабыв…

– Я поняла.

Машенька сама проверила все линии защиты. Вернулась. Андрей Петрович улыбается. Доволен.

– Какой же ты у нас правильный, Андрюша.

– Ты знаешь, я тебя уже давно не ревную. Позволь… – он поцеловал ей руку.

– Прости мой злой язык.

– Да нет же сударыня. Господь с ним. Просто я хотел спросить, если позволишь…

– Зачем мне все эти накачанные ребятишки?

– Если позволишь, конечно… Да.

– Знаешь, после тех семи месяцев в подвале на цепи мне так хочется почувствовать аромат жизни! Не знаю, как бы получше объяснить… Я хочу всего самого яркого, самого ароматного, самого сладкого. Самых престижных мужчин, например.

– Кажется, у тебя не совсем все получается с ними.

– Заметил? Конечно, заметил. Не мог не заметить. У меня ничего с ними не получается. Не могу, как Бойков, просто сливать избытки сексуальной энергии. Один, другой, третий, кажется – вот-вот, – и опять ничего не вышло. Я как стираная простыня, которую скручивали-скручивали, выжимали-выжимали, да так перекрутили, что я порвалась. Я порвалась, Андрэ, слышишь? – она взяла его ладонь и погладила свою щеку.

– Со мной, кажется, получалось…

– Тебя я любила, Андрэ.

Они вдвоем помолчали о том, чего никогда уже не вернуть. Даже и разговор заводить – напрасно.

– Собирайся, Машенька. У нас не более получаса, а тебе еще форсировать тело.

Она заулыбалась:

– Да все ничтяк, баклан. Ты вообще-то знаешь, что делает нашу жизнь отстоем?

– Попсовые клипы и маньяки.

– Один-один, – поразилась Машенька.

Девочка и мальчик

11 июня, день, ближе к вечеру

У Павла Мечникова были очень хорошие родители. Не то чтобы они были к нему безумно ласковы. Не то чтобы они осыпали своего единственного сына безднами подарков. То есть, конечно, есть резон поговорить о подарках, но совершенно иного рода. Это не какое-нибудь тривиальное барахло. Это… отложенные дары.

Трудно судить о собственных родителях, дурны они или хороши, покуда общение с ними не прервалось надолго, покуда им приходится играть роль повседневной реалии. Вражда и любовь, сотрудничество и соперничество, рабство и творчество выплясывают столь замысловатые инцесты, что вряд ли сыщется достаточно досуга и разумения, чтобы разъять это буйство как хладный труп. Вот их нет рядом, и что же? Ба! Оказывается она лицемерила вам, а он пытался научить бытовой отваге. Или… нет. Он был суровым правителем, а она просвещала вашу душу. Или… нет. Он… она… Э-э, батенька! Оставьте. Потребуется ни один год, ни один стресс, ни одна потеря или победа, чтобы из самых глубоких нутряных бездн выползли все те странные нежные и злобные создания, которые поселились в вас с легкой руки родителей. Прежде чем ваш корабль пустился в самостоятельное плавание, те двое (или один) сыграли роль проектировщиков, докеров, монтажников, таможенников, они исходили буквально все, от трюма до клотика. Но если обыкновенные докеры и т. п. попросту процарапывают свои немудрящие Васи, которые здесь были, то родительское вмешательство простенькими граффити никогда не ограничивалось. Всякий раз, забираясь к вам внутрь, они прятали конвертики, мешочки, сундучки с сюрпризами. Двадцать лет прошло, как оба умерли, а ваша рука натыкается где-нибудь в машинном отделении, среди металлического хаоса, на детонатор, раздается характерный щелчок, и вы с ужасом понимаете, что еще не все кончилось, что эта поганая последняя мина сейчас разнесет вас в клочья, а психотерапевт ваш совершенно напрасно распускал павлиний хвост, мол, мы – профессионалы, проверено, мин нет! А может быть, там окажется золото. Очень много золота. И как раз в тот момент, когда вы окончательно уверились, что вам – хана. Немыслимо! Кажется, они были совсем небогатыми людьми… Чаще всего попадаются вещи ненужные и бессмысленно утратившие ту частичку шарма или ужаса, которая так много значила для ваших родителей. Неправда ли, нелепо осознать, сидя на каких-нибудь цветистых Карибах с умопомрачительной сигарой во рту, что вы, наконец, выполнили мечту собственного отца, так и не добравшегося до Кариб. Нелепо, нелепо, но в общем-то совершенно безобидно. Чуть хуже, но не так уж страшно, если вы купите собственной супруге старомодную вещь в том стиле… мнэ-э… в каком, собственно стиле… да в том самом, его так обожала maman тридцать лет назад… Почему ты смеешься, любимая?

Павел Мечников потерял родителей шесть лет назад, они погибли в автокатастрофе. С тех пор он натыкался в собственных палубах и трюмах на всяческие полезные штуки. Главным образом. Признаться, это была довольно болезненная отцовская выдумка – поместить электрошокер на камбузе. Господи всемогущий, как его тогда тряхнуло! Больше он в этот шкафчик с анальгетиками и прочей наркотой ни разу не лазил. А тот материн образок с Богородицей! Ведь это именно он, нежданно отыскавшись в ворохе лекционных конспектов, вернул Павла в лоно церкви на четвертом курсе Политеха. И еще они оба, очень долго и со всем тщанием монтировали запасной генератор, который позволял ему работать, работать, работать в самой пиковой ситуации, когда все остальные уже отступились… Выходит, родители были – что надо.

У Мечникова был очень большой корабль. Настоящий дредноут или, может быть, трансатлантический пассажирский лайнер, такой длинный, что по верхней палубе ездят два-три рейсовых трамвайчика. К своим двадцати четырем годам Павел не исходил еще и трети его внутреннего пространства. Порой Мечникову приходилось натыкаться на странные места. Оттуда веяло угрозой. Как будто старая пробоина, когда-то наспех заделанная пластырем, обещала прорваться от одной вибрации, рожденной неосторожными шагами. Или еще что-нибудь ржавое, налитое смертью, совершенно непонятное, столь непонятное, что даже отец не сумел бы этого понять и предупредить об опасности. Да, Павел неплохо изучил отцовский характер. Родитель о многих вещах имел здравое представление, но о некоторых попросту не ведал ничего, и никогда не распознал бы в них потенциальные неприятности. Однако некто побывал тут, сторонясь родительских маршрутов, и поставил указатели. Такие, мимо которых, знаете ли, не пройдешь, не заметив. Аршинными буквами! Кто ж это? Кто бы ни был, спасибо ему. Однажды Павел отыскал в капитанской каюте странный путеводитель. «Экзотические места. Куда не надо соваться, а чего опасаться не стоит» – так называлась книжица. Заучил наизусть. Пригодилось. Многое множество раз. Отчетливое воспоминание трехлетней давности: он стоит на троллейбусной остановке у столба; неожиданно осознает – надо отойти, опасно, опасно! Водитель троллейбуса немного не рассчитал. «Хвост» занесло, ударило боком о столб; пассажиры не почувствовали ничего, помимо неприятной встряски и сердитого отношения к рулевому шоссейных морей. Останься Павел на месте, салат по-мечниковски не собрала бы в живое ни одна реанимация… Другой раз нечто из «путеводителя» толкнуло его в сторонку, в сторонку от однокурсницы, навязчиво вытягивавшей на разговоры о каких-то смелых мистических экспериментах, о каких-то инициациях, ваджрах и джаггернаутах. Господи, упаси ото всяческих ваджр, да и от джаггернаутов! – сказал ему неслышно внутренний «путеводитель». А ведь тянуло Мечникова туда. Хоть и несильно, но тянуло. Интересно же. Но послушался, отошел. И вскоре случилась с однокурсницей какая-то ужасающая неприятность, то ли болезнь, то ли даже помешательство. Словом, однокурсницей она быть перестала.