Крис Хамфрис - Двойник Страница 26

— Воины Харейда! Ко мне! Гримсон!

Костолом знали все, кто был родом с северного острова. Викинги устремились к своему предводителю. Держа топор высоко над головой, Торкель в окружении сыновей направился к реке.

— Около моста есть пригорок. Там мы и встанем.

Бьорн окинул взглядом долину. Английская конница рассеялась среди бегущих викингов, окровавленные копья вздымались, падали и вновь сверкали алым на солнце. Пальцы скользнули по тетиве — Бьорн приладил к ней стрелу, как только добрался до колчана. Теперь он лучник отца и не может подвести его. Но руки дрожали, будто силы покинули младшего из дома Торкеля. Может, тому виной тяжесть боевого топора, что висит в перевязи за спиной? Как и Торольф со своей кольчугой, Бьорн не расставался с ним ни на минуту. Ведь оружие пока не получило имени. Если он потеряет Клык, то как позовет его?

Отец в три прыжка взобрался на холм и выпрямился, потрясая Костоломом. Из восьмидесяти глоток вырвался боевой клич:

— Гримсон!

Воины Харейда разом сомкнули щиты — будто с лязгом задвинулся засов, отделяющий свет от тьмы. Викинги из других отрядов пробегали мимо них к переправе, где уже собралась толпа: только двое могли пройти зараз по узкому мосту. Все же мало-помалу беглецы перебирались на тот берег, где уже реяло знамя с изображением черного ворона. Опустошитель земель — королевский символ Харальда Сурового. Дружинники строились под его сенью.

Холм, с которого Бьорн совсем недавно озирал окрестности, заняли английские всадники. Один поднялся на вершину, остальные смотрели на него, явно чего-то ожидая. Вот предводитель подал знак, и четверо замешкавшихся противников подняли лошадей на дыбы, освобождая дорогу, — армия короля Гудвинсона хлынула в проход.

— Да пребудет со мною Христос, — пронесся шепот над рядами викингов, хотя иные взывали к северным богам, а кто-то и вовсе молчал.

Вражеское войско росло, как пчелиный рой вокруг улья.

Подойдя почти вплотную, передний фланг замер перед скандинавской дружиной, хотя новые силы все приливали к холму. Вечернее солнце сверкало на топорах, копьях и мечах. На всех английских воинах красовались кольчуги, но лишь горстка викингов во главе с Торольфом могла похвастаться тем же. И все же, когда бесчисленная рать прокричала «Гудвинсон!», ударив оружием в щиты, боевой клич дружины Харейда прогремел немногим тише:

— Гримсон!

Наступила тишина. Бьорн помнил рассказы о миге перед началом сражения: противники меряют друг друга взглядами, готовясь биться не на жизнь, а на смерть. Такое молчаливое противостояние порой заставляет бежать тех, кто оказался в меньшинстве или в безнадежной позиции. В эту минуту слабые духом развернулись бы и бежали, ища спасения на мосту или в темной воде…

Но только не воины Харейда.

— Чего ты ждешь, Гудвинсон? — прогудел Торкель. — Ты нанес нам столько ударов в спину, а теперь боишься посмотреть в глаза?

Всадник, дав войску сигнал к атаке, так и не спешился; он ответил Торкелю по-норвежски, хоть и с сильным английским акцентом:

— Лучше посмотри в глаза правде, человек с севера. У твоих людей нет брони, за вами река. Нас уже в три раза больше, а скоро подоспеют остальные. Сложите топоры и копья. Так и быть, мы подарим вам жизнь.

По рядам скандинавов пронесся ропот. Любой викинг — одновременно и ратник, и купец, а значит, рассмотреть нужно все предложения. Даже самые позорные — например, плен и рабство.

— Жизнь? — переспросил тихий голос.

Ничуть не похожий на трубный рев Торкеля Гримсона, он все же перекрыл шум толпы. Бьорн слышал этот свистящий шепот лишь однажды, и теперь кровь снова застыла у него в жилах.

— Жизнь? — повторил Черный Ульф.

Он проскользнул между щитами, словно призрак, проковылял вперед и оказался лицом к лицу с англичанами.

— А что в ней такого ценного?

Старик пошатывался; ветер развевал тонкие черные одежды на костлявом теле. В одной руке Ульф держал меч — или, скорее, меч служил ему опорой.

Повисло долгое молчание. Северяне с суеверным ужасом воззрились на своего сородича. Тишину внезапно оборвал смех.

— Только гляньте на этого богатыря! Вражеские ряды расступились, один воин вышел вперед и направился к хилому викингу.

— Пойдем, дедуля, мы проводим тебя поближе к огню и дадим теплого молока.

С этими словами англичанин издевательским жестом подставил хромому локоть. Черный Ульф среагировал молниеносно, будто вовсе не он только что едва волочил ноги. Его клинок взлетел и упал в мгновение ока, так что не все успели заметить удар. Насмешника он тоже застал врасплох — иначе тот увернулся бы. Отсеченная по локоть рука отлетела в сторону, Ульф как ни в чем не бывало снова оперся на меч.

Миг замешательства, и воздух наполнился криками. Громче всех голосил покалеченный англичанин, который откатился к своим соратникам, щедро окропляя их алыми брызгами. Вновь прогремел клич викингов — переговоры закончились, пролитая кровь отрезала путь назад. Но всех заглушал пронзительный вопль Черного Ульфа, в котором не было ни ликования, ни страха, одно лишь животное бешенство; он принадлежал не человеку, а зверю. Вонзив клинок в землю, хромой викинг с пеной на губах рванул на себе одежду; утлая ткань не выдержала ярости, и секунду спустя наготу Ульфа прикрывала лишь волчья шкура.

— Довольно! — вскричал Гарольд Гудвинсон. — Прикончить его! Убить их всех!

Английское войско двинулось вперед. Первыми шли двое молодцов, намного превосходивших старика ростом. Они расстались с жизнью одновременно, едва клинок описал в воздухе сверкающую дугу. Потом Бьорн потерял берсерка из виду — враги наступали, а викинги смыкали ряды. Юноша готовил к бою стрелы и не мог смотреть по сторонам, но вскоре услышал среди людских криков и лязга стали, как волк зашелся воем, внезапно оборвавшимся на высокой ноте — в тот самый момент, когда столкнулись щиты противников. Бьорн поднял глаза: над головами летел круглый предмет. Сначала он принял его за мех для воды и подивился, зачем бросать во врага столь безобидный снаряд, но тут же различил седые волосы, морщинистую кожу, испещренную татуировками, амулеты из звериных костей — и безумный оскал на лице Черного Ульфа.

Бьорн всегда боялся, что дрогнет, когда придет время битвы. Страх действительно царапал сердце и ворочался в груди, словно зверь в берлоге, но сейчас было не до него. Он сражался наравне со старшими, стал частью слаженной боевой машины. Ингвар и Торольф орудовали копьями, стараясь выбить щиты из рук англичан, подставить их под отцовский удар. Тогда Костолом сполна оправдывал свое прозвище. Даже Торкель мог поднять исполинский топор лишь обеими руками, так что перед ним сновал проворный Эйрик, отражая все выпады и отвлекая врага. И тут наступал черед Бьорна: едва завидев обнаженное горло под завязками шлема или беззащитную подмышку, он спускал тетиву. Одни стрелы летели мимо, другие находили цель; юноша слышал предсмертные вопли, но не успевал радоваться своей меткости — он бил без передышки. Стрелы, загодя воткнутые в землю, скоро кончились. Натиск англичан разбился о стену норвежских щитов, и противник отступил, готовясь ударить вновь. Бьорн торопливо выдернул стрелы из трупов, до которых мог дотянуться, и опустошил колчаны своих менее удачливых соратников, что лежали, уткнувшись в багровую землю. Пальцы горели и кровоточили от тетивы, но Бьорн все стрелял, Торольф с Ингваром рубили и кололи, Эйрик вертелся, отбивая град ударов, а Торкель снова и снова обрушивал топор. Вокруг росла груда тел.