Большая игра (СИ) - "СкальдЪ" Страница 27

Одну из пик укрепили на склоне, и на ней затрепетал русский, черно-желто-белый, флаг. Глядя на него, Пашино ощутил прилив гордости — шутка ли, флаг России наконец-то добрался до самой южной точки Империи! Судьбоносное событие отметили бутылкой красного Бургундского вина, припасенного как раз на такой случай.

После ужина гусары наскоро соорудили легкую баньку — вкопали в грунт четыре жерди, обернули их парусиной и натаскали внутрь раскалённых на огне камней, которые полагалось поливать водой. Первым мылся сам Пашино. Он прекрасно понимал, что следующую баню придется ждать очень долго.

Когда он вышел, вытирая голову, гусары уже поставили для него отдельную палатку. Пожелав всем спокойной ночи, Петр Иванович залез внутрь и почти мгновенно уснул.

Утром, после общего завтрака, Пашино вновь занял палатку и принялся готовиться. Еще в дороги он выбрился налысо и слегка подравнял бороду, так чтобы она походила на те, что носят мусульмане. Он неважно видел, но от очков пришлось отказаться. Светлая, как у каждого европейца, кожа, могла доставить неприятностей, но Петр знал, как исправить данное недоразумение — он начал втирать в лицо ослиный навоз*. За этим крайне неприятным занятием его и застал Соколов.

— Ничего себе, — заметил тот, с интересом наблюдая за приготовлениями. — А что, Петр, разве нет ничего менее… экзотического?

— Есть, конечно. К примеру, дамская косметика может подойти. Только скажи на милость, где ее в Афганистане найти?

— Твоя правда, — ротмистр улыбнулся. Он молча наблюдал, как Петр Иванович распаковал тюк с одеждой и принялся переодеваться. Основой выступила ал-хирка, напоминающая халат, сшитый из большого числа разноцветных лоскутков. Голову прикрыла остроконечная шапка кулох, составленная из четырех клиньев, мехов наружу. Ее украшал вышитый зеленой нитью (священный для мусульман цвет) простенький орнамент. Ноги он обмотал рваными портянками и натянул старые сбитые сапоги, а к матерчатому поясу привязал флягу из тыквы. Прожжённые в нескольких местах шаровары и не первой свежести нательная рубаха дополнили его наряд. Разведчик повесил на плечо грязную сумку. В ней находилось несколько мелких медных монет Бухары и Хивы, деревянная миска для подаяний, кусок хлеба, черствая кукурузная лепешка и горсть изюма. В руки он взял яшмовые четки. Они стоили дороже, чем все его лохмотья вместе взятые, и как бы символизировали поиск святости их обладателя.

— Ну, как тебе? — спросил Пашино, выйдя из палатки и делая пару шагов.

— Потрясающе, Петр. Скажи что-нибудь на фарси.

— О Аллах, защити нас от зла, что есть в этом дне и последующих, и от зла того, что мы сделали в дни минувшие, — негромко и внушительно разведчик прочитал на память подходящую суру. Коран он знал наизусть и понимал, что это станет его преимуществом. Он сел, сложил ноги и под заунывный напев принялся перебирать четки.

Поручик Рут стоял, похлопывая себя плеткой по голенищу сапога. Рядовые гусары поглядывали в их сторону с немалым любопытством. Естественно, им никто ничего не объяснял, но они были людьми опытными и за минувшее время сумели о многом догадаться. И сейчас, понимая, какая непростая миссия ожидает Пашино, помалкивали. На их лицах разведчик без труда читал участие и уважение.

— Невероятно, — оценил Соколов. — Просто невероятно! Смотрю на настоящего правоверного. Я сам бы так никогда не смог.

— Если захочешь, сможешь.

— Какая у тебя легенда?

— Я буду изображать паломника, турка из Аясунука, что под Смирны. Имя мое — Мухамед Алба Эфенди, и я, посетив Самарканд, теперь направляюсь в святыню Мазари-Шарифа, гробницу халифа Али. Я примкну к другим паломникам и посещу святыню, а оттуда пойду дальше в Индию, перебираясь с одного святого места на другое. Таков мой обет.

— Твоя речь выдает в тебе начитанного человека, Мухамед.

— Так и есть, гяур. Мой недавно умерший отец, да примет Аллах его душу, занимал пост мухаддиса* в медресе* и был знатоком хадиса и фикха*. Он дал мне хорошее образование. Но я много грешил в молодости, пил вино, распутничал с гулящими женщинами и услаждал свои глаза непристойными зрелищами.

— У тебя есть семья?

— Да, две жены и три сына. Я отдал им все свое имущество и занялся спасением души, став паломником.

— Ты был в Мекке?

— Нет, хадж я не совершил, иначе имел бы право назвать себя хаджи. Это моя мечта, посетить Аль-Харам в Мекке, мечеть Пророка в Медине и Аль-Аксу в Иерусалиме.

— Почему же ты не начал с них, а направляешься в Индию?

— Потому, что самое дорогое сердцу оставляют напоследок.

— Откуда ты пришел?

— Через Тегеран, Хиву, Бухару и Самарканд я добрался до Термеза.

— Говорят, в Термезе видели Кара Улюм?

— Так и есть, достойный сын своего отца. О, они страшные воины, свирепые и непобедимые. В блистательной Бухаре их именем до сих пор пугают детей.

— Они тебя не тронули?

— Нет. Да и зачем я им нужен? Они сражаются лишь с врагами Белого царя.

Соколов задал еще несколько вопросов, а затем поднял руки, признавая, что удовлетворен, получив ответы на все вопросы.

— Я пока еще не могу называть себя профессионалом, но к твоей легенде замечаний у меня нет.

— Посмотрим, как она покажет себя в деле, — ответил Пашино.

День тянулся нестерпимо медленно. По крайней мере, так казалось самому Пашино, изнывающему от безделья. Да и нервничал он все же, несмотря на свой внешне полностью беззаботный вид. Но его девиз — пока человек жив, унывать ему не следует — выручил его и на сей раз.

Ночь выдалась темная. Ветер нагнал тучи и закрыл небо. Помолившись и перекрестившись, Пашино выбрался из палатки. Нательный крестик он снял, поцеловал и отдал на хранение другу.

В лагере было тихо, лишь часовой расхаживал на ближайшем холме. Соколов проводил его к берегу. Там находилась лодка — ее, вместе с веслами и сетью гусары купили днем у местных рыбаков.

— Ну, с Богом! — Пашино первым забрался в лодку и занял место на кормовой банке. Снегирев взял карабин и устроился на носу. Два гусара сели на весла, а Соколов присел рядом, заставив Пашино потесниться.

— Хочу самолично проводить тебя за речку, — сказал он на невысказанный вопрос.

Петр промолчал, но на сердце стало теплее от подобной заботы.

Тихо скрипели весла в уключинах. Поросший камышом берег медленно удалялся. На стремнине течение усилилось и их начало сносить.

Через некоторое время нос лодки уткнулся в южный берег Амударьи. Снегирев первым выбрался на песок и замер, прислушиваясь. Тихо шелестел камыш. Лишь голоса ночных птиц изредка раздавались в ночи.

— Всё, я пошел. Прощаемся. Если что, не поминайте лихом, — неловкое молчание прервал сам Пашино, так как гусары начинать разговор не торопились.

— Возвращайся, Петр, — Соколов крепко обнял его. — И не вздумай сложить свою голову. Ты живой нам нужен. Полезнее пройти путь жизни, чем всю вселенную, — гусар к случаю вспомнил афоризм Козьмы Пруткова.

— Бог даст, увидимся, — Пашино напоследок помахал рукой, прислушался для порядка и начал осторожно удаляться от берега. Он подобрался и даже думать теперь стал на турецком — имелась у него и такая способность.

Через некоторое время Пашино вышел на дорогу. Днем по ней двигались многочисленные купцы и путники, идущие в Шахрисабс и Самарканд. Но сейчас здесь было пустынно, порядочные люди по ночам не ходят.

Русский разведчик удалился от реки, прошел около трех верст, свернул в какие-то кусты и прилег прямо на землю. Именно таким образом ему и предстояло спать ближайшие недели, а то и месяцы.

Новый день он начал с фаджра, предрассветной молитвы. Большая Игра, в которой для него отвели свою роль, требовала от ее участников полной достоверности. Молитвой и прочими ритуалами пренебрегать не стоило ни в коем случае. Теперь он будет молиться по пять раз в день, как и предписано настоящему мусульманину.

Ему подпевали птицы. Пашино счел их беззаботные трели прекрасным знаком. Выпив из фляги воды и закусив кусочком лепешки, он выбрался на дорогу. Негромко насвистывая, он направился к Мазари-Шариф, до которого от Амударьи насчитывалось около пятидесяти верст. Там его дожидался надежный и проверенный человек — афганец Абдулгани. Когда-то тот входил в отряд Искандер хана, перешедшего на службу от Бухарского эмира к генерал-губернатору Кауфману.