Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна Страница 27

Ян сплюнул вниз со стены.

— Чтобы тебе, предателю, поверить — безумцем быть надобно!

Дорошенко от оскорбления побагровел, так бы и вцепился в глотку, да вот беда — он здесь был не лучше слуги.

— Мое слово!

Селим Гирей явно забавлялся. Ян Собесский махнул рукой, чтобы ему поднесли люльку — пара сбитых досок на веревках, на которых можно и со стены спуститься, не открывая ворот. Ну и спустился. Сошлись неподалеку…

— Государь…

А на Дорошенко ни взгляда. Много вас таких… подлипал турецких, мразей продажных… Кто больше заплатит, тому и продадитесь, подстилки. Обозные девки — те честнее будут, те чужие жизни за свои услуги не берут.

— Ясновельможный пан, — по — польски Селим Гирей говорил хорошо. А то ж, почитай, соседи… — В нашем войске более ста тысяч человек. В вашем же и двух тысяч не наберется. Наше войско неисчислим, как листья на деревьях, как песок в пучинах морских, и ежели вы сопротивляться будете, то погибнете без славы и чести.

Ян слушал молча, только в глубине темных глаз разгоралось пламя то ли гнева, то ли удовольствия. Не знал Селим Гирей, что почитай, десять тысяч человек здесь. Что идут на помощь войска русские… не знал! И выдавать этого поляк не хотел, а потому слушал, чуть усмехаясь — и только когда татарин предложил сдаться и уйти из крепости, чуть покачал головой.

— Пусть не обижается султан — мы не ему присягали. Мы королю верны, и стоять в Каменце будем до смерти…

— Тех, кто сопротивляться будет, мы не помилуем. Вы будете мертвы — все. Ваши женщины, дети…

— Пусть так. Все ж это лучше, чем в турецком плену, — Собесский пожал плечами, развернулся и пошел обратно.

Говорить было не о чем.

Драться?

Да, именно это им и оставалось.

Таня на небо смотрела — и куда как ласковее ей казались сейчас степные звезды.

Домой она ехала, домой…

Да как!

В телеге, со всем удобством — только и беды было кашеварить, да за детьми малыми приглядывать. Но то не в тягость было. Зато за время пути порасспрашивала Таня обозников о том, что с ней будет и куда везут — и выходило так, что лучше и не надобно.

Поедут они спервоначалу до Азова, потом вверх по Дону на казачьих судах поднимутся, а там и до Царицына рукой подать. А в Белопесоцком монастыре уж и место приготовлено. Да не для монашек вовсе. Коли не захотят женщины — никто их приневоливать не будет. Передохнут, найдут себе либо мужа по сердцу, либо еще какое дело — и уйдут оттуда. И никто их неволить не будет.

Царевна Ирина Михайловна, говорят, все это организует. Дай ей Бог здоровья!

Таня спервоначалу побаивалась, что ей копейку дадут, а рубль спросят, но потом поняла кое‑что из объяснений мужчин.

Отработать она все отработает. Уже начала — о детях заботится, кашеварит, стирать, если что надобно — стирает, одним словом — женская работа. И там, рядом с монастырем приют будет, в нем детей несчитанное множество — и всем им забота требуется. Так что пока не найдет она куда уйти — там работать будет. За крышу над головой, за еду и одежду. Ну и какую‑то мелочь деньгами, конечно, дадут.

Вот это было уже честнее.

Таня, хоть и чувствовала у груди узелок заветный с монетками, но все ж сразу уйти не решилась бы. Оглядеться надобно, себя найти…

А то и мужа?

Детей она хотела. Семью, дом свой… чем она не пара? Коли на то пошло — ее по рукам не пускали, все, кто хотел — не лапали. Был у нее один хозяин — и все тут. Почти как замужество, кстати говоря. И можно сказать, что она честно овдовела.

А почему бы нет?

Обоз тащился не слишком быстро, и Таня всласть глядела по сторонам.

Степь…

Какая она в августе?

Золотистая. Пожухлая, пыльная… всегда — ненавистная. Вот это — да. Хотя сейчас уже не настолько. Ненависть стихает быстро, если впереди надежда на лучшее, а позади осознание свершившейся мести. А месть свершилась.

За телегами тащились и пленные — их башкиры заставляли идти своими ногами, а если кто‑то падал без сил — просто перерезали глотку. И среди них шли младшая жена Таниного хозяина — опозоренная и измученная, и шел среди них его же старший сын. Раненый, сломленный, избитый, но живой. Таня ходила, смотрела — ей не препятствовали. Вот начни она умолять убить мучителей, бросься на них сама — воспротивились бы, нечего чужую собственность портить. А пока просто ходила и смотрела — да ничего страшного.

И младшие дети нашлись тоже — в одной из телег. И Таня думала, что все справедливо. Еще десять дней назад мучили ее — теперь издевались над ее мучителями. И поделом им.

Самой мстить как‑то и не хотелось.

Хотелось смотреть вперед и предвкушать, как из туманной дымки возникнут высокие башни Азова.

Русь, милая Русь манила берегами речек, золотыми куполами церквей, малиновым колокольным звоном, песнями соловья…

Дом…

Турки обустраивали лагерь вокруг крепости. Их становилось все больше и больше. Собесский посмотрел на одного из артиллеристов, которые, припав к своим грозным пушкам, изнывали от желания выстрелить!

— Не стрелять без приказания. Пусть думают, что нет у нас дальнобойных пушек…

Никто и не стрелял, пока турки разбивали лагерь, пока расставляли палатки… Пушки заговорили, когда войско турецкое отдыхало в шатрах — вот тут и настал для них ад.

Ядра срывали палатки, калечили людей, турки с криками носились по лагерю — пока не начинали вновь свистеть ядра.

Повезло осажденным не только в этом случае, нет. Разъяренный двумя неудачами — на переправе и со Жванецким замком, султан приказал штурмовать сразу — и растереть неверных! В порошок, в пыль, в ничто…

И турки ринулись на приступ Нового города под пушечным огнем. Они приставляли к стене лестницы, забрасывали крюки с кошками, они непрерывно стреляли…

Ян Собесский был везде. Он был на бастионах, вдохновляя своих людей, он был на стенах, он был на валах, он сражался на куртине — и вот уже голос его разносился по бастиону святого Юрия.

— Картечью бей! Картечью!!!

И полякам‑таки удалось отбить первый приступ, хотя и ценой больших потерь.

Турок они не считали, а защитников крепости полегло не менее тысячи. И все же первый штурм они отразили.

Поздно ночью Ежи Володыевский смотрел в огонь. Языки пламени танцевали, переплетались… его отряд в крепость не пустили.

— Ежи, ты храбрец, но кой толк от кавалерии в крепости? Гибнуть под пушечными ядрами? Нет уж, для тебя будет иное задание. Турок более ста тысяч — и ты должен сделать так, чтобы в округе они себя владыками не чувствовали. Тревожь их, уничтожай, где только можно, нападай на обозы… ты меня понял? Здесь надобно действовать по обстоятельствам, а ты это сможешь.