Александр Лидин - Операция "Изольда" Страница 27

— Да там еврейский очкарик… — начал было Василий, но я резко оборвал его.

— Он был мальчиком, а теперь, если я правильно понял тебя, это — кровожадная тварь.

Один из эсэсовцев услышав «еврейский», расплылся в улыбке и, поглаживая нож, произнес:

— Юдиш? Гут…

— Ты гудковать будешь, когда мы тварь повяжем, — фыркнул я. — Ладно, чего встали? Пошли! Давай-давай, — подтолкнул я его.

Энкаведешник, покачиваясь, поднялся. Лицо у него было зеленое. Парень явно угорел. Несколько секунд он стоял, покачиваясь и глядя мне в глаза. Для него я был всего лишь врагом, знающим русский язык. А он для меня… тоже враг. Представитель той самой системы, что уничтожала цвет русского народа. Только вот виноват ли он в том, что стал или примкнул к палачам?

— Иди… Иди…

Он нагнулся, взял с пола лампу и, подняв ее высоко над головой, направился к выходу из зала, туда, где разверзлись темные пасти дверных пролетов, ведущих в другие помещения.

Мне свет лампы только мешал — в темноте я вижу точно так же, как на свету, но остальным… Кроме того, я не знал точно, с кем мы столкнемся, а посему пусть все пока считают меня обычным человеком. Кроме того, пока мы бродили по подземелью, я попросил Василия рассказать, что тут происходит, и он вкратце поведал мне о непокорном командарме.

Кстати, источник свежего воздуха мы нашли почти сразу — потолок одной из комнат в дальнем конце подвала был проломлен. Я было испугался, что тварь, за которой мы охотились, могла сбежать в город, но потом… Осмотрев пролом, я понял, что тварь должна быть виртуозом-акробатом, чтобы вылезти через эту дыру.

Василий провел меня на место, где они обнаружили первый труп — человека с разодранным лицом, и вот тут меня ждало первое пренеприятное открытие — трупа на месте не оказалось. Кровавое пятно, говорящее о том, что труп был, осталось, а сам труп исчез.

— Что ты об этом думаешь? — поинтересовался я у Василия.

— Откуда я знаю. Вам, Григорий Арсеньевич, видней…

Однако в тот момент относительно исчезновения тела у меня не было никаких предположений. Я не понимал, с чем мы столкнулись. И особенное недоумение вызывало наличие второй Катерины. То, что у нее нет сестер и близких родственников, я знал совершенно определенно. Еще там, в далеком теперь Р'льехе после ужина мы часто выходили с Катериной на Риф — единственное пустынное место, где можно было поболтать с уверенностью, что тебя не подслушивают. Мы много говорили. Я рассказывал о русско-японской войне, о поисках таинственного Гоцлара и о том, что волею случая свел тогда знакомство с человеком, уничтожившим Российскую империю. Я говорил о джунглях Амазонки и кровожадных обитателях зиккуратов, о Египте с его удивительными пирамидами и о бескрайней саванне Центральной Африки, загадочном озере Чад и Белых городах, построенных выходцами из Атлантиды…

Катерина же, в свою очередь, поведала мне о своей жизни, которая не была столь насыщенной, как моя, но оказалась переполненной потерями, болью и унижениями. Нет смысла пересказывать ее на этих страницах, единственное, в чем я точно был уверен, что у Катерины никогда не было сестры, ни родной, ни двоюродной, тем более как две капли похожей на нее.

Второй факт, который смущал меня, Катерину номер два нашли в ящике, доставленном из лаборатории Троицкого. Но я сопровождал профессора в последней его экспедиции. Именно тогда же я познакомил его с Катериной, и он, без сомнения, именно тогда в моей каюте впервые увидел девушку. Если бы он видел ее раньше, он задал бы какие-то вопросы, удивился, в конце концов… Да и слуга Ктулху, которого пристрелил Василий… Вряд ли Троицкий видел кого-то из подводных жителей, а тем более держал в плену для экспериментов.

Отвлекшись от происходящего, погрузившись в размышления, я прозевал первый момент нападения, но крик Арзубова я запомню на всю жизнь. Кто-то вылетел на нас из тьмы — кто-то большой и очень сильный. Он смел Арзубова, словно бумажную фигурку. Лампа, отлетев в сторону, погасла. Наступила тьма кромешная. И хоть мне-то было все равно, остальные, вмиг ослепнув, замерли с ножами наизготовку. У меня же все еще прыгали перед глазами желтые круги, хоть я и видел в темноте лучше кошки, мне требовалось какое-то время, чтобы перестроить свое зрение. Может быть, именно поэтому я разглядел противника, когда он был всего в метре от меня. И он ничуть не напоминал тощего еврейчика, о котором говорил мне Василий. Это был здоровяк выше меня на голову, с широченными плечами и лихо закрученными усами. Его кулак врезался мне в грудь, и на мгновение мне показалось, что воздух вышел из моих легких, как из проколотого воздушного шарика.

Но отступать было нельзя. Остальные чувствовали, что-то происходит во тьме, но не видели противника, так что рассчитывать на чью-то помощь не приходилось.

Увернувшись от подставленного колена — видно, здоровяк хотел треснуть меня подбородком о колено, я ушел вниз, упал на спину и, распрямив обе ноги, нанес противнику страшный удар в пах. Нормальный мужчина от такого пинка покатился бы по полу, но этот, казалось, боли не ощутил. Сила удара заставила его покачнуться и только. Выходит, это был не человек. Тварь? Нет, кого-то мне этот усач напоминал.

Опершись на руку, я крутанул ногами, сделав подсечку, пока гигант не восстановил равновесие. Тот повалился на груду щебня, начал беспомощно барахтаться, подобрал ноги, ожидая, что я брошусь на него. Но вместо этого я начал читать одно из заклятий, позаимствованных из «Книги Эбони», потом прикусил губу и плюнул кровью на раскрытую ладонь, а потом плашмя провел по ладони клинком штыка, окрасив его кровью.

В это время один из немцев запалил спичку и поднял руку над головой, пытаясь понять, что происходит. Свет больно резанул по моим глазам.

— Погаси! — заорал я, одновременно выбрасывая вслепую вперед руку с ножом.

Я почувствовал, как клинок входит в плоть противника. Только плоть это была мягкой, нечеловеческой. Крутанув лезвие, я резко повел вниз, потом выдернул клинок и ударом ноги отшвырнул противника. Мой враг, будь он живым существом, должен был быть мертв. Он должен был лежать на земле мертвым с распоротым животом. Да, живот у него был распорот, вот только спокойно он не лежал. Любой нормальный человек от такой раны давно умер бы, а этот, извиваясь, все пытался подняться. К тому же лицо его странно перекосило, и теперь, если посмотреть на правую часть лица, то это был все тот же самый бравый усач, а если на другую, то совершенно другой человек.

И только теперь я вспомнил, где видел его раньше. Это же был сам Иван Поддубный — знаменитый борец-силач. Только вот откуда он тут взялся? Почему так странно себя ведет? Да нет, не может быть, что это он, Поддубному-то тогда, в сорок первом, должно было исполниться семьдесят, а передо мной был цветущий здоровяк Такой, каким лет двадцать назад его изображали на театральных афишах.