Александра Верёвкина - Осколки вечности Страница 27

И все-таки я остался, вопреки всем правилам заданной игры. Остался рядом с девочкой, во взгляде которой заметил потребность, плохо замаскированную нужду в моем присутствии. И это было здорово, черт возьми! Слышать ее спокойное дыхание, смотреть за робким колебанием ресниц, чувствовать биение сердца и понимать, что только ее пульсация крови напоминает мне о самых обыденных вещах, а не: 'Восемь склянок! Время обеда!'. Астрид спала, уткнувшись носом мне в плечо, и не догадывалась о моих мыслях, плавно перебирающихся из одной четкой картинки прошлого в другую. Но сегодня они не были черными, вроде панорамы мира сквозь призму снайперского прицела или тех бесконечно тянущихся часов, что я провел, сидя посреди этой самой комнаты, с мертвым телом любимой девушки на руках. Они отличались от листка со скупо изложенным текстом, где сообщалось, что моя семья погибла в ночь на 14 октября 1942 года на борту железнодорожного парома Ньюфаундленда, затонувшего после торпедной атаки немецкой подлодки U-69. Они не походили на то всепоглощающее чувство ненависти, что появилось в моей душе наряду со знанием о последнем дне жизни отца — офицере канадской армии, взятым в плен фашистскими захватчиками. Его перевезли в лагерь смерти Дахау, а через сутки казнили, как предателя родины. И я до сих пор молюсь о том, чтобы его смерть была легкой и безболезненной.

Напротив, я думал о Леверне, моей младшей сестренке, которая отказывалась засыпать без моих рассказов о затерянном посреди Европы королевстве, об отлученной от трона принцессе и доблестном рыцаре, храбро сражающемся за истину на берегах Дуная. И засыпала она точно так же: подогнув колени и сжав мою ладонь в объятиях крошечных, но удивительно цепких пальчиков. Тогда я терпеть не мог выступать в роли няньки, а сейчас тоскую по ее тихому сопению и липким, перемазанным карамелью губкам.

Вспоминал наш дом в Канаде, множество грядок, которыми так гордилась мама, свинью по кличке Рикс, шумные обеды за огромным столом, мозолистые ладони отца и его грубые шутки, коим он научился у местных фермеров. Мы были счастливой семьей, дружной и хранящей секреты.

И я не мог не обратиться мыслями к Айрис, это стало своего рода привычкой. Полезной, надо сказать, привычкой. Ее образ — все, что как-то связывало меня с тем человеком, которым я был. Она помогла мне вырваться из кровавого плена, воскресила душу и веру в себя, и до сих пор я скрупулезно коплю на глубине сердца оправдания своим самым страшным поступкам, чтобы после высвобождения из оков цепей ада, когда мое тело наконец обретет покой, у меня была возможность получить прощение.

Стараясь не разбудить Астрид, я осторожно убрал со своей груди ее руку, поправил одеяло, медленно встал с постели и, крадучись, направился к письменному столу. Меня трудно назвать любопытным, но в случае с этой девочкой желание узнать о ней как можно больше всего начинает перерастать в настоящую манию.

Монитор, пара сломанных карандашей с мягким грифелем, ластик и несколько смятых бумажек особого интереса не представляли, чего нельзя сказать о двух фотографиях в рамочках. На одной запечатлен какой-то памятный день в жизни семьи Уорренов: улыбающиеся родители изо всех сил прижимают к себе мокрую с ног до головы дочь, кажется, не замечая отразившегося на ее лице неудовольствия. Надпись на обороте отсутствовала. На второй — теперь уже сияющая от счастья Астрид с подобострастным видом пожимала руку какому-то усталому мужчине лет шестидесяти. Подпись: '20 мая 2009 года, Мэриленд, Балтимор, мастер-класс Фрэнка Миллера'. Видимо, для девочки комиксы не просто забава, позволяющая занять на некоторое время фантазию. С их помощью она создает собственный мир, отодвигает реальность и потакает идеализму. Бездейственный, но довольно своеобразный способ олицетворения надежд. Тем более что ее рисунки мне нравились, в них чувствовалась душа. Это не умело скомпонованные картинки, изобилующие яркими цветами, с притянутым 'за уши' незамысловатым сюжетом об отважном герое, выходце из недружественной соседней галактики, перед которым поставлена занятная задача о сохранении мира во всем мире. Это что-то большее, имеющее глубинный смысл. Во всяком случае, мне так показалась…

Далее мой взгляд прошелся по дискам. Надо сказать, несколько нестандартный выбор музыки для столь юной и жизнерадостной особы: Lacrimosa, Theatre of Tragedy, Lord Vampire, Nightwish — седовласые исполнители готического рока.

Фильмотека выглядела еще более странно — с десяток японских хоррор-шедевров, глубокомысленная драма Даррена Аронофски 'Реквием по мечте', Хичкоковские вещи, в том числе несравненные 'Психо' и 'Птицы', неоцененный мною 'Белый олеандр' (должно быть, Астрид пришлось по вкусу имя главной героини) и выбивающиеся из общего фона ленты, вроде 'Ямы', 'Незваных' и первой части американского 'Звонка'. Никаких милых семейных комедий, слезливых девчачьих мелодрам и всего того, что я в принципе ожидал увидеть.

Испытывая некоторое чувство неловкости, я все же открыл ящик стола, пробежался пальцами по стопке аккуратно сложенных тетрадей и решил заканчивать с разыгравшимся любопытством, когда взгляд упал на дневник, обтянутый натуральной темно-коричневой кожей. Пожелтевшие страницы с потрепанными уголками, исписанные потускневшими фиолетовыми чернилами…Я знал, чьи это записи, более того, лично озаботился их возвращением на прежнее место в неприметный тайничок под окном, но вновь окунуться в мучительную бездну воспоминаний — нет, об этом не могло быть и речи.

Словно наперекор моим мыслям, руки сами потянулись к заветной книжечке, а всего через секунду остановившееся раз и навсегда сердце сжалось от невыносимой боли при виде ровной округлой надписи: 'Личная собственность Айрис Волмонд'.

Я не должен был потакать и этому капризу, однако желание оказалось гораздо сильнее меня. Вернувшись к кровати, я сел на пол у изголовья и, успокаиваемый уютным сопением спящей девочки, принялся бережно переворачивать истончившееся листки.

День нашего знакомства, совместные прогулки, катание на лошадях, разговоры — я помнил все до последней мелочи. Как блестели на солнце ее золотые волосы, как сливался в божественную симфонию с порывами ветра звонкий смех, как понял, ради чего отнимал жизни у других людей. Ради ее чарующей улыбки.

'Мой друг, сегодня я узнала обо всех секретах, получила ответы на множество вопросов. И не знаю, смогу ли справиться с этим. Он ужасен — вот то единственное, о чем я могу думать. Его тайны тягчайшее бремя для меня. С ними невозможно мириться, но и не замечать очень трудно.

Я расплакалась в конце нашей нелегкой беседы, обняла измученного совестью мужчину и почувствовала, как бесконечно далеко от меня находится его душа. Он пуст, точно красивая рама в отсутствии холста, и это пугает. Я не могу найти в его глазах сердечность, их взгляд утомлен, выжжен, обезличен и тяжел, но, ради всего святого, мне необходимо помочь! Я должна понять и принять те страшные вещи, о которых он поведал. Прошлое невозможно изменить, ибо не только мы творцы самих себя, однако будущее в нашей власти.