О'Санчес - Пенталогия «Хвак» Страница 27

— Тох!

— Да, сиятельный господин Зиэль!

— Полночь ли?

— Полночь, сиятельный господин Зиэль!

— Настал ли новый день в Империи?

— По законам Империи — настал, сиятельный господин Зиэль!

— Слышал ли ты вопрошающий стук во входную дверь?

— Слышал, сиятельный господин Зиэль!

— Готов ли ты соблюдать законы дорожного гостеприимства Империи? Дабы каждый страждущий мог обрести здесь крышу над головой, кусок хлеба, глоток воды, тепло очага, удобную постель и приличное общество?

— Так точно, сиятельный господин Зиэль!

— Тогда… Кто бы там ни был — милости просим к нашему огоньку. Кто там, Тох?

— Веселые девки для вашего сиятельства! Музыка!..

Ах, вот оно что! Лин знал, что существуют на свете веселые девки, даже видел сегодня возле базара нескольких… Но эти гораздо моложе и наряднее… А много-то их как! Лин знал, что быть девкой для услад — не очень-то почетное занятие, но не совсем понимал — почему, и что за услады такие? Вон ведь как им рады: все мужчины в зале аж взревели! Две пары уже составились и танцуют, а остальных девиц наперебой зовут за стол, к себе поближе. Да, в этом есть что-то такое очень неприличное, но что именно — Лин пока не постиг. Мошка вроде бы разбиралась и что-то знала про них, Мошка дольше всех, дольше чем даже старый Лунь, в городах жила, но как раз об этом, о девках, она не любила говорить с маленьким мальчиком.

Зиэль поворотил голову к лестнице и точнехонько глазами встретился с Лином, Лин аж вздрогнул от этого взгляда и заторопился наверх. Он ну никак не мог привыкнуть к этой особенности Зиэля: такой заботливый, бескорыстный, вроде бы всегда веселый… но зыркнет черным оком — и душа в пятки. И меч и секира у него быстрее даже взгляда выскакивают: он еще улыбается, а кто-то, им недовольный, уже мертвец без головы.

Все же напоследок Лин успел приметить, что под бока Зиэлю прибились две молоденькие красотки, он их угощает с обеих рук, а они заливисто хохочут.

За Гвоздиком прибирать — не велик труд, Лин хорошо придумал, чтобы не выходить из комнаты лишний раз: он старыми тряпками, которые ему Суня принесла целый ворох, все подтирает, а грязное — в окошко выбрасывает. Окошко глядит на трактирный двор, прямехонько под ним — мусорная яма, тряпки туда и падают. Зато и окно можно держать открытым только то, возле которого Зиэль спит, оно выходит в маленький садик, там тихо и цветами пахнет.

— Гвоздик, отойди, дурачок, не надо из этого тазика пить, там вода, которой мы руки-ноги моем, давай, я тебе в плошку налью. А смотри, что я тебе принес… Хочешь кушать?

Хочет ли Гвоздик кушать!? Да об этом можно никогда не спрашивать Гвоздика: хвостик торчком, зубки и коготки наружу — заурчал, зачавкал, захлюпал. Нет, ну надо же какое свирепое попискивание! Лин сел прямо на пол, поближе к Гвоздику, ноги калачиком, пальцы пытаются пригладить чешуйки на загривке: когда Гвоздик голоден и ест, у него всегда все топорщится, от головы — по самый хвост. И когда он на Зиэля смотрит — тоже шерсть дыбом. У горулей, у медведей, у тигров, у других животных — мех или шерсть, а у охи-охи — скорее все же чешуя, хотя и не рыбья, и не змеиная… Ближе к драконьей. Но драконы своих детишек молоком не питают, а охи-охи — как горули и медведи, малых детенышей через сосцы вскармливают… Так что лучше называть это — если не мехом, так хотя бы шерстью. Странные звери охи-охи…

— Да, хорошие, хорошие звери охи-охи, нечего пищать, а один такой, Гвоздиком звать, — самый хороший!

Гвоздик взвизгнул в ответ и, радостно колотя хвостиком по сторонам, прыгнул к Лину на руки. И откуда он догадался, что Лин хочет его с собой на лежанку взять, Лин ведь только подумал об этом?.. Пока Зиэля нет — можно позволить себе, а как придет — сразу шуганет бедного Гвоздика на пол! Говорит, что нельзя зверя баловать, ни боевого, ни охотничьего. Зверя — конечно нельзя, но маленького-то звереныша — можно!.. Маленький-то он маленький, но уже за пазуху не сунешь, растет быстро.

Лин лег на спину, руки под голову и замер. Левому боку тепло и даже чуть щекотно: там Гвоздик пристроился в клубочек. А хвостик все равно вверх направлен: у взрослого охи-охи крохотная дозорная голова на кончике хвоста, которая не спит, но у Гвоздика, по малолетству его, вместо головы на конце хвоста шишечка, из которой голова потом и вылупится. Бывает, в схватке оторвут охи-охи кусок хвоста вместе с маленькой головой — за месяц-другой, уверяют знающие люди, новая отрастет, точно такая же. Взрослый охи-охи самец живет при семье, но поодаль: пока щенки маленькие, мама охи-охи его отгоняет от них, чтобы не съел, а потом, когда подрастут — допускает: на, батюшка, воспитывай приплод, на охоту води…

И еще они очень умные… хотя бы Гвоздика взять… тише, тише, Гвоздик, втяни царапушки… это они так смеются и веселятся…

Издалека, из трактирного зала опять раздался звон разбиваемой посуды, мужской хохот и женские взвизги, музыка умолкла было, но зазвучала с новой силой, громкая, да неспособная, однако, заглушить топот множества танцующих ног…

А в другой комнате, на жилой хозяйской половине, никак не могла уснуть девушка Суня: ах, не понять, отчего на сердце так… томительно… беспокойно. Как они противно визжат и противно смеются, эти бесстыжие девки… Весело им!..

— Тетушка, а правда здорово, что нам сегодня не надобно прислуживать в этом вертепе?.. А, тетушка?

Но тетушка Тоша спала и уже видела десятый сон: ей все эти шумы давно привычны… Отдых — редкое лакомство для трудовых людей.

Суня со вздохом подоткнула перину, взбила подушку… Как бы так повернуться, чтобы сон пришел… Почему у всех мужиков такие наглые глаза?.. Почему им в гульбу — вина, музыки и драк недостаточно, обязательно гулящих девок подавай?.. Боги, как жарко…

Только что Лин видел сны… сразу забылись… а вот уже явь стучится в глаза и уши: утро. Оказывается, Лин опять проснулся последним: Гвоздик на полу, в позе ожидания, хвостик приветливо дрожит… «Добрутрогвоздик».. Зиэль, по пояс голый, сидит на кровати, подрезает ногти кинжалом, теперь уже на руках…

— Ох, и хитрый же у тебя шакаленок растет! Смотрю: прыг с кровати и замер, будто всю ночь там и лежал. А глазеныши-то горят, хоть и прищурены! Ты чуял, что он к тебе на кровать забрался?

Стыдно Лину врать, и нож острый — признаваться! Эх…

— Я ему разрешил, ему же страшно без мамы, он же еще маленький.

— Муравей еще меньше. Запомни, заруби на носу: если ты мужчина — размеры и возраст ни при чем, а только характер! Вырастет жидкая медуза из него, тогда сам заплачешь. Да и вырастет ли, при таком-то воспитании? Как раз мыши утянут за хвост и сожрут.