Гай Кей - Песнь для Арбонны Страница 27

— Какие советы, в самом деле! Герцог Ранальд только что посоветовал нам жениться на графине Арбоннской, отослать ее на север и унаследовать ее залитую солнцем страну, когда она умрет, истощенная какой-нибудь прискорбной хворью. Вы не вместе с сыном это придумали?

Гальберт поворачивается и в первый раз смотрит на сына, пока король говорит. Ранальд де Гарсенк, хотя и очень бледен, не дрогнув, встречает взгляд отца. Презрительно скривив губы, Гальберт снова поворачивается к королю.

— Нет, — резко отвечает он. — Конечно, нет, мой повелитель. Я ничего не придумываю вместе с такими, как он. Мой сын годится только на то, чтобы обливать себя элем и давать работу шлюхам из таверны.

Король Гораута смеется странно радостным, пронзительным смехом, разнесшимся в полумраке зала с темными балками под потолком.

— Шлюхам из таверны? Во имя нашего благословенного бога! Как можно так называть благородную даму, его супругу, господин Гальберт! Эта женщина носит твоего внука! Ведь ты же не думаешь…

Король замолкает, на его лице ясно написан восторг. Кубок с пивом летит через зал и попадает прямо в широкую грудь верховного старейшины Коранноса. Гальберт тяжело отшатывается назад и чуть не падает. Ранальд поднимается из-за длинного стола, поспешно заталкивая в одежду свою возбужденную плоть. Два стражника с опозданием делают шаг вперед, но замирают, повинуясь жесту короля. Тяжело дыша, Ранальд де Гарсенк целится дрожащим пальцем в отца.

— В следующий раз я, возможно, убью тебя, — говорит он. Голос его дрожит. — В следующий раз это может быть кинжал. Запомни на всю жизнь. Если ты еще раз так обо мне отзовешься и я тебя услышу, то это будет означать твою смерть, и пускай Кораннос судит мой поступок, как пожелает, когда я покину этот мир.

Повисает испуганное молчание. Даже при дворе, привыкшем к подобным сценам, особенно с участием клана де Гарсенков, эти слова звучат отрезвляюще. Богатые синие одежды Гальберта покрыты темными пятнами эля. Он награждает сына взглядом, полным ледяного презрения, не уступающим по выразительности яростному взгляду Ранальда, а потом поворачивается к королю:

— И вы простите подобное нападение на своего верховного старейшину, мой повелитель? Нападение на мою персону — это оскорбление бога, стоящего над всеми нами. И вы будете сидеть и оставите безнаказанным подобное святотатство? — Его низкий, звучный голос полон сдержанной печали.

Адемар не отвечает сразу. Он снова откинулся на тяжелую, деревянную спинку трона и поглаживает рукой бороду. Отец и сын остаются стоять, напряженные и застывшие. Между ними в зале висит ненависть, тяжелая и осязаемая, более осязаемая, чем дым из очага.

— Почему, — спрашивает король Гораута Адемар наконец, и голос его кажется еще более высоким и сварливым после низкого голоса верховного старейшины, — это такая уж глупая идея, чтобы я женился на Синь де Борбентайн?

Герцог Ранальд вдруг резко садится, на его губах играет мстительная улыбка. Он нетерпеливо дергает коленом, пресекая попытку покорной женщины под столом возобновить ласки. В дальнем конце зала, замечает он, его жена снова смотрит в окно, повернувшись спиной к королю и придворным. Начался дождь. Он несколько секунд глядит на профиль Розалы, и странное выражение мелькает на его лице. Потом он берет бутылку и снова пьет.

«Единственное, чего я действительно не понимаю, — думает в это мгновение Розала де Гарсенк, глядя на холодный, упорный, косой дождь и окутанные туманом восточные болота, — это то, кого из них я презираю больше».

Мысль не новая. Она провела довольно много времени, пытаясь решить, кого она больше ненавидит: вечно колеблющегося, постоянно пьяного мужчину, за которого ее заставил выйти замуж покойный король Дуергар, или опасного, коварного, одержимого Коранносом верховного старейшину, отца ее мужа. Если она сделает, как сегодня, один маленький, но такой естественный шажок дальше, то легко включить сына Дуергара, ныне короля Гораута Адемара в эту отвратительную компанию. Отчасти из-за того, что она постоянно, с тревогой сознавала, что, когда родится ребенок, которого она носит, ей придется сражаться с королем по особой причине. Она не знает, почему он выделил ее, почему ее поведение его привлекло — а скорее всего, раздразнило, как иногда думает она, — но невозможно не понять откровенного взгляда светлых глаз Адемара и того, как он надолго останавливается на ней. Особенно в опасное здесь, в Кортиле, ночное время, после того как выпито слишком много эля за пиршественными столами, но до того, как женщинам дозволяется уйти.

Одна из причин ее презрения к мужу, возможно, несправедливого, — это то, что он замечает взгляды короля, брошенные на нее, и равнодушно отворачивается к своим костям или кубку. Герцог де Гарсенк, несомненно, должен, думала Розала в первые месяцы их супружества, иметь больше гордости. Однако оказалось, что единственными людьми, способными разбудить в Ранальде нечто вроде страсти или присутствия духа, были его отец и брат, и здесь, разумеется, скрывалась своя старая, мрачная история. Иногда Розале кажется, что она всегда участвовала в их истории. Трудно ясно припомнить то время, когда сеньоры Гарсенка не опутывали ее сетями своих семейных распрей. Дома, в Саварике, все было иначе, но Саварик давно остался в прошлом. Поднимается ветер, прилетает на восток и приносит капельки, а потом и плотные струи дождя, которые влетают в окно и падают ей на лицо и корсаж платья. Она не возражает против холода, даже рада ему, но теперь приходится думать о ребенке. Она неохотно снова поворачивается к полному дыма, душному, переполненному залу и слышит, как отец ее мужа начинает рассуждать о насильственных браках и завоевании теплого, солнечного юга.

— Мой повелитель, причины вам известны так же хорошо, как и мне и всем присутствующим в этом зале, кроме, возможно, одного человека. — Взгляд, искоса брошенный на Ранальда, такой мимолетный, что сам по себе говорит о глубочайшем презрении. — Даже эти женщины умеют понять безрассудство моего сына, когда слышат его речи. Даже женщины. — Стоящая рядом с Розалой Адель де Сауван, продажная и развратная, недавно овдовевшая, улыбается. Розала видит это и отводит глаза.

— Чтобы жениться на графине Арбоннской, — продолжает Гальберт, и его звучный голос заполняет зал, — нам потребуется ее согласие. Она его не даст. Никогда. Если бы она это сделала, по каким бы то ни было причинам, обезумев от женской похоти, например, то ее бы сместили и убили объединившиеся сеньоры Арбонны еще до свадьбы. Вы думаете, что владыки Карензу, или Мальмонта, или Мираваля стали бы сидеть и смотреть, как мы с такой легкостью прибираем к рукам их землю? Даже женщины должны понимать все безумие такой идеи. Мой повелитель, как вы считаете, что сделает сеньор-трубадур из Арбонны в это время? Вы думаете, что Бертран де Талаир будет стоять и смотреть, как играют подобную свадьбу?