Nik Держ - Кулаком и добрым словом Страница 27

— Фу, Подлиза! — прикрикнул кто-то на животное.

Пёс нехотя отбежал в сторонку. Морозко, подняв глаза, увидел стоящего перед ним человека, который протягивал ему руку. Паренек, ухватившись за руку, поднялся. Никита, до этого лежавший на земле похороненный под грудой железной амуниции, уже стоял рядом, буравя незнакомца подозрительным взглядом. Неизвестный оказался невысоким хмурым мужиком с нечесаной бородой и гривой спутанных грязных волос. Из-под кустистых бровей на путников смотрели грустные глаза.

— Исполать тебе, добрый человек! — первым нарушил затянувшееся молчание Морозко.

— И вам того же! — ответил незнакомец. — Давненько я людёв не встречал!

— Ты что же, один здесь живёшь? — спросил Морозко.

— Уж почитай пять годков один как перст! — горестно вздохнув, сказал мужик.

— А где же остальные? — полюбопытствовал Морозко. — Что с ними случилось?

— Откуда ни возьмись, пришла к нам какая-то немочь. Всех покосила: семью мою и сородичей. Никого не осталось. Коровы, лошади, собаки — и те передохли. Остались только я, да Подлиза, — мужик кивнул в сторону пса. — Так один и живу.

— Теперь понятно, почему ты хмурый такой! — сказал Кожемяка. А чего к людям не идешь?

— Так не хмурый я, — пробурчал мужик, — а угрюмый! Меня так и зовут — Угрюм. Я с детства такой. Потому меня, наверно, и немочь не взяла, на кой я ей такой угрюмый. А к людям не иду — так не куда. Все ближайшие селения эта немочь унесла. А к чужакам не пойду, да и привык я один. Пойдемте в избу, а то стоим на дороге словно нелюди! Устали, небось, а у меня отдохнёте, расскажете, откуда и куда путь держите. Я вам баньку истоплю. Откушаете. В общем, чем богаты, тем и рады…

…сытно рыгнув, Кожемяка отвалился от стола. Разносолов гостеприимный хозяин не предлагал: угощал только зеленью и мясом, но мяса было много.

— Эх, — вздохнул Угрюм, — хлебушка бы еще! Я так по хлебушку соскучился! Болезь к нам ранней весной пришла. Отсеяться не успели. А семенное зерно во время болезни поели. Так с тех пор охотой и живу. Ну, огородик небольшой есть, зелень там, лучок, капустка. А хлебушек иногда по ночам сниться. И запах его как наяву. Бывало, проснусь с утра, а у меня мать с утра постоянно хлеб пекла, и кажется мне, что хлебом свежим пахнет.

Морозко резко встал, чуть не опрокинув животом стол, подошел к порогу, где грудой лежали дорожные вещи. Достал свой мешок и начал в нем копаться.

— Держи, — сказал он, возвращаясь к столу и протягивая Угрюму узелок.

Хозяин трясущимися руками развернул тряпицу.

— Хлеб! — с изумлением произнёс он.

Угрюм поднес горбушку к лицу и жадно втянул в себя запах хлеба.

— Чуть-чуть зачерствел, но ты его над паром подержи, отойдет, — посоветовал Морозко.

— Спасибо вам, люди добрые! — произнёс Угрюм, бережно заворачивая горбушку обратно в тряпицу. — Уважили старика!

— Ты, Угрюм, шёл бы к людям, а то сгинешь здесь в одиночестве, некому и похоронить тебя по-людски будет! — сказал Никита.

— Может и ваша правда, ребятки, — неожиданно согласился Угрюм, — но, привык я здесь. Тута всё моё, родное. А как еще на новом месте сложится? Боюся я!

— А ты не боись! — постарался приободрить Угрюма Никита. — Руки у тебя откуда надо растут, и голова варит, даром, что хмурый такой.

— Я угрюмый, — поправил мужик.

— А я чо говорю? Так что, собирайся, Угрюм, с утреца с нами пойдёшь. Я тебя к делу пристрою!

— Спасибо, хлопцы, но не могу я, — заупрямился мужик, — мне подумать надобно.

— До утра-то надумаешь? — спросил Кожемяка.

— Не-а, не могу я так быстро, — отнекивался Угрюм, — а дом, хозяйство…

— Какое к Чернобогу хозяйство? — перебил его Никита. — Ты да Подлиза — вот и всё твоё хозяйство! Неволить не буду: коли не хочешь сразу идти, даём тебе время до зимы. К зиме мы сюды вернемся. Неподалёку отсюда вещички кое-какие забрать, и тебя прихватим, если надумаешь. Да и помощь нам не помешает, — он подмигнул Морозке. — Так шо к зиме будь готов!

— Хорошо, — повеселел Угрюм, — а то я не могу взять всё и бросить. А к зиме, мож, надумаю. А сами вы, ребятки, чего дома не сидите? А, понимаю, дело молодое! Охота людёв посмотреть и себя показать! Верно?

— Не, Угрюм, не угадал, — хохотнул Кожемяка, — это долгая песня.

— А я вроде не тороплюсь, — ответил Угрюм, — да и вам спешить некуда, банька еще не натопилась. Опосля баньки медку попьём. Свежего.

— Эх, — почесал затылок Кожемяка, — с чего начать? Всего нас у отца пятеро…

Сознание вернулось к нему острой болью. Яркое свечение огненными иглами впивалось в привыкшие к тьме глаза. Закрыв их ладонью похожей на кисть скелета, он попытался встать. С большим трудом бывший бог вновь смог подняться на ноги. Немного оклемавшись, Мор отнял от лица руку и осторожно открыл глаза. Прямо перед ним на толстых золотых цепях висел хрустальный гроб. Падая, Мор зацепил покров, закрывающий волшебный саркофаг, и сейчас его чудесный свет освещал мрачную гробницу. Едва только взглянув на прекрасное лицо, он вспомнил всё. Ярость костлявой дланью, так похожей на его собственные руки, славило ему горло.

— Я отомщу, — прокаркала мумия, — всем отомщу!

Мерзко скрипя суставами, он стал подниматься по ступеням к трону, на котором провёл столько времени. Сколько же утекло лет с тех пор, как он затворился в гробнице? Мор не знал ответа на этот вопрос. Усевшись, он по привычке пошарил вокруг руками: чего-то не хватало.

— Меч! — вспомнил он. — Где мой меч?

Его уродливое лицо исказилось в новом приступе ярости. Низкий рев огласил пустынное подземелье. Но, наревевшись вдоволь, Мор сумел взять себя в руки.

— Значит, если кто-то взял меч, то воры за это время не перевелись! — размышлял он в тишине склепа. — Подлецы, лжецы, себялюбцы и прочее отребье, надеюсь, тоже. С ними проще карабкаться к вершинам власти и могущества. Воров позже найду и покараю, да так, чтобы другим не зазорно было воровать у самого Мора! Это мелочи. Сейчас главное поднабраться сил! В таком виде меня и куры загребут! Сил наберусь… Ящера просить не буду… Наберусь, а затем напомню о себе!

Ухватившись за подлокотники кресла, Мор резко встал. Тело натужно скрипнуло и отозвалось резкой болью.

— Плохо! — подумал Мор. — Осторожнее нужно двигаться! А то рассыплюсь горсткой пыли!

Он бросил последний взгляд на саркофаг и вышел в большую залу. Проходя мимо золота, Мор споткнулся о небольшую золотую фигурку. Он наклонился и поднял её. Это был маленький домашний идол. Идол Мора Великого. Как ни странно, но в этой безделушке чувствовались остатки былой силы, тогда как в нем самом ее не осталось ни капли.