Сергей Никшич - Соседки Страница 27

Тоскливец так и не возвратился с задания в присутственное место, но Голова не стал выяснять, почему. Потому что все это было бесполезно. Адская машина времени продолжала отсчитывать часы, на протяжении которых ему еще предстояло быть начальником. И он уехал в город, но не домой, а на Подол, чтобы побродить по тем местам, по которым любил прогуливаться, будучи еще подростком. И рассматривать старинную лепку на фасадах. И орнаменты – то греческий, абстрактно изображающий волны, то какой-нибудь еще. И затейливых зверей, охраняющих дома от сглаза. Киевляне, видать, всегда боялись сглаза. В те годы он был вхож в одну компанию здесь же, на Нижнем Валу, но время раскидало друзей, как спички. И знакомые лица ему давно уже не встречались. Словно он вырос в лесу и причем совершенно один. Одноклассников, живущих в Горенке, он обходил десятой дорогой. А вот друзей хотел бы при случае и разыскать. «А почему мы скучаем по старым друзьям? – размышлял Голова. – Да потому, что они помнят нас молодыми и беззаботными, а не изъеденными заботами и семейными, самим себе навязанными, тревогами и бедами. Они помнят, как мы смеялись от души, а не от того, что коллега плоско пошутил и отвернуться от него как бы невежливо. Они помнят, как девушки казались нам загадочными и мы смотрели на них, как на недосягаемые божества, и даже кропали им безумные, но такие искренние стихи. И что самое удивительное, девушкам нравились наши незамысловатые рифмы, пронизанные любовью. И мы провожали подружек по полутемным улицам и целовались при любой возможности, словно можно было выразить поцелуем весь тот чудесный, загадочный космос, который нас тогда окружал. И жили без пошлости. Или, по крайней мере, ее не замечали. Но время, бесшумное, как крадущийся кот, шпионит за нами и уродует нас и наши души, и мы забываем себя. И наших друзей. Потому что для дружбы больше нет времени. Потому что любой ценой надо выжить. И из зеркала на тебя растерянно смотрит незнакомый старик – оболочка твоей вечно молодой души – и поражается, как он так быстро состарился. И понимает наконец, что седьмой десяток – это всего лишь последние годы молодости. Вот почему нам нужны лица и глаза тех, кто помнит нас молодыми. Чтобы скинуть полета бездарно прожитых, растранжиренных на устройство быта лет. И расправить плечи, и вдохнуть свежий воздух, и стряхнуть с души патину печали. Ведь в чем проблема? А в том, что никто не учил нас жить настоящим. Мы всегда тревожились о будущем и волновались о том, что уже произошло. А ведь жизнь – это сейчас. Ты сейчас вдыхаешь воздух, сейчас пьешь пиво с приятелем и сейчас смотришь в глаза любимой женщине. Сейчас. И выкинь из головы будущее и прошлое и, как в серфинге, катись по волне настоящего, и тогда твоя настоящая жизнь будет долгой. И счастливой, а не унизительной. Ибо прошлое унижает, а будущее тревожит и ранит. И сердце, устав непрерывно кровоточить, покрывается броней равнодушия и перестает быть способным к добру».

Вот о чем раздумывал Голова, прогуливаясь по Подолу. Но знакомых не встретил. Мимо него скользили дорогие машины, из которых раздавался смех, дамы прогуливали собачек, объявления на заборах и столбах обещали несметные блага и причем прямо сейчас, достаточно только обратиться к доброму дяде по телефону. Чтобы он отобрал у тебя последнее и дал пинок по синей, как у курицы, заднице, чтобы ты исчез раз и навсегда и не мешал ему поджидать следующего клиента.

Голова уже было отчаялся встретить кого-либо из знакомых, но тут совершенно неожиданно наткнулся на Скрыпаля. Тот понуро тащился куда-то и бережно прижимал к себе футляр, в котором покоилась скрипка.

– Ты куда? – поинтересовался Голова.

– Да тут в одной церкви концерт даем. Устал, сил нет. А вы?

– Прогуливаюсь для моциона, – туманно ответил Голова.

– Я давно уже в селе не был, – сообщил ему Скрыпаль, – работа заела. Но слышал, что там нелады – к соседям добавились соседки и они мужикам прохода не дают.

– Истинно так.

И они зашли в рюмочную, чтобы отпраздновать случайную встречу. Скрыпаль выпил, как он выразился, «для вдохновения», а Голова для того, чтобы забыться. И обоим стало легче. Ибо когда мужчины пьют, их души, хотя бы на немного, освобождаются от оков, хотя за это, как и за все, приходится платить, например головной болью.

– Твоя-то как? – спросил Голова.

– Тоже участвует в концерте, – ответил Скрыпаль, закусывая. – Но ей для вдохновения пить не надо. Она словно впитывает его из воздуха. Я тоже не злоупотребляю…

Но тут он осекся, потому что мимо окна рюмочной прошествовал Тоскливец, тащивший на плечах здоровенное кресло с золотыми подлокотниками. Совершенно невозможно было понять, украл он его или купил. У Головы от этого зрелища быстро-быстро заколотилось сердце. Это же как? Он будет сидеть на своем спартанском кожаном кресле, с подголовником и хорошо смазанными колесиками, а Тоскливец на троне? Так кто же тогда из них начальник? Он быстро распрощался со Скрыпалем, оказав тому честь за себя заплатить, и ринулся в погоню за Тоскливцем. Но того уже и след простыл – то ли он нанял машину, то ли затаился в подворотне, но полутемная улица была пуста, как ограбленный саркофаг. И желтые лампы фонарей безучастно изучали Василия Петровича. А в кармане у него зазвонила мобилка – Галочка выясняла его координаты и удивлялась, что он возле Днепра.

– Васенька, приезжай скорей домой, не шали, – просила она.

И он послушался и на метро прибыл к себе домой. В вагоне ехали такие же, как он, усталые и растерянные люди, и это его немного успокоило.

– Я так испугалась, когда Нарцисс без тебя приехал, – сообщила Галочка ему прямо у дверей. – Так испугалась!

И она прижалась к нему, и он ощутил ее хрупкое тепло и чувство благодарности за то, что она спасла его от мерзкого одиночества, согрело его озябшее сердце.

А на другой день, к своему ужасу, прикатив в присутственное место, Голова обнаружил, что Тоскливец сидит на троне. Точнее, на роскошном кресле, с которым он видел его намедни. И с подлой улыбочкой на лице. При виде начальника Тоскливец и не подумал встать, а даже как бы сделал вид, что чем-то очень занят и не замечает благоухающего французскими духами Василия Петровича. При этом Тоскливец сидел не за столом, а под столом, потому что ножки его еще не отпилили.

– Ты бы свой стол в порядок привел, – посоветовал ему вместо приветствия Голова. – А то сидишь, как шут.

– Значит, я к тому же еще и виноват? – возразил Тоскливец.

Однако же он встал и пошел позвать мужиков, чтобы те отпилили ненавистные металлические ножки. Но как только он встал и повернулся к креслу спиной, оно само по себе ринулось в нору и в нем исчезло.