Александр Лайк - Синий, как море Страница 27

Каждый философ считает своим долгом хоть раз в жизни сказать о людях, которые беспечно летят на свет мечты, как мотыльки к свече. А свеча… Следует три страницы нравоучений. И почему-то никому в голову не приходит, что далеко не все мотыльки летят на огонь. Некоторые ведь выбирают верный ориентир — солнце или луну, оттого-то и не пресекается род мотыльковый. Нет ли и среди людей таких — выбравших правильную цель, и так спасающих весь род свой? Хочу… Хочу, чтобы я так…

А есть ли у меня вообще цель? И была ли она тогда?.. Раньше… позавчера…

Я вздохнул и перевернулся на живот.

В ночи раздавался громовой храп Данка. Его оранжевая палатка — пажи гордо именовали эти незатейливые сооружения шатрами — стояла с противоположной стороны костра. На таком расположении настоял сам Данк. Я думал, это как-то связано с дворцовым этикетом, но Данк, заговорщически понизив голос, честно признался, что по этикету как раз положено ставить шатры рядом, но он щадит мой сон. Храп впечатлял. Он наводил на размышления о мировых катастрофах и божьей каре за грехи. От него нервно взбрыкивали лошади и покачивался котелок на треноге. Несколько минут назад на соседнем дереве сломался здоровенный сук, и я был склонен искать причину этого в оранжевой палатке.

Кроме храпа, Данк был грешен грабительской политикой. Он украл у меня часа полтора добросовестного изложения моей биографии. Вскоре после того, как мы покинули Дианар, я подъехал к нему стремя в стремя и попытался задавать глупые вопросы. Данк некоторое время ехал молча, о чем-то размышляя, а потом предложил: «Давай насладимся дорогой и простором, а вечером, на стоянке, я тебе все расскажу.» Я терпел часа два, до смены лошадей, и еще часа два, до дневного привала, и весь дневной привал, и обед, и полуденный сон, которым мне не спалось, и еще два часа, и еще два, и разбивку лагеря, и приготовление ужина, и ужин, а когда настало счастливое время обещанной беседы и я простодушно раскрыл рот, оказалось, что Данк давно в палатке и спит, как младенец. Дитя бога грома, надо полагать.

И теперь моим единственным собеседником оказался здоровенный том «Хроник Домена». Впрочем, вряд ли Данк мог быть точнее и лаконичнее. Я вздохнул, на этот раз с удовольствием предвкушения и снова раскрыл книгу.

«В оборот 1498 принял принц Хирам цвет Зеленый.

В оборот 1506 принял принц Хирали цвет Голубой.

А Желтый цвет держал тогда принц-бастард Вейген, а Оранжевый принцесса Амери, и как не было у Вейгена-бастарда права на трон, прекрасная же Амери не принадлежала роду Селекса, то и право престолонаследия было за Линией Холодных Цветов. Обидно то было Амери, а пуще того обидно, что бастард стоял впереди нее по цвету, но отвагу Вейгена преувеличить нельзя было, и так говорил благородный Денхир:

«Мало брату моему почестей было бы, даже если б я отдал ему венец свой, но и венца ему не дождаться. Так пусть же получит могучий Вейген все, что вправе получить, а сверх того — любовь мою.»

Вняла прекрасная Амери словам супруга и примирилась с принцем-бастардом.»

И примирилась. Скупые слова. В них скрыто несколько лет вражды, интриг, незаметных подножек — вместо того, чтобы наслаждаться долгожданным миром. Я вспомнил слова Данка: «…и в любой семье, где не дерутся за плащи и венцы, его корка хлеба так же гарантирована, как моя или твоя.»

«В оборот 1508 вновь двинулись с юга волчьи всадники. Вошли они на земли варваров Оранжевого домена и пригрозили разрушить города и сжечь скудные посевы. У самых стен Сандерклиффа стояли они. А стены были крепки и высоки, и пелось в песнях, что Предначальные Гномы помогали детям Туманного Берега тесать камни и возводить могучие башни. И не было на всей изведанной земле крепости более могучей, чем Сандерклифф, хотя по неприступности спорили с ним горные твердыни Желтых Гномов, древнейшего племени из горных, по мощи стен не уступал непревзойденный Дэдлок, а по силе защитников соперничал с ним дивный Лориделл, сокрытый чащами и потаенным чародейством Зеленых Фейери, что у нас зовутся Светлыми Эльфами. И смеялся со стен богатырь Рагнахалль, Белый Владыка прибрежных охотников, и говорил так:

«Отважен ты, славный Ангкха-Даум, прозванный Багровый Бич, неисчислимы орды твои, что ведешь ты на север, но кажется мне, что мужество твое победило твой рассудок, и ныне блуждаешь ты во тьме безумия. Пять и еще три Знамени развернуты над Сандерклиффом, два развеваются на перевалах. Четыре пальца на правой руке согну я; и стены крепости потемнеют от оружия защитников, и солнце отразится в золотых их волосах. Четыре пальца на левой руке согну я; и выйдет из пещер за Сандерклиффом, из туманных горных долин выйдет ровно столько же могучих бойцов, а лунный серебряный свет затмится блеском их клинков. Два больших пальца подниму я к небу, и спустятся с перевалов закованные в медь белокурые гиганты, озаряя путь свой факелами, и звезды рухнут с хрустального свода небес от грохота их шагов. Погибнут под стенами Сандерклиффа отважные твои гоблины, взвоют перед смертью быстроногие волки, будут метаться в багровых чародейных муках орколаки-оборотни… Немногие уцелеют из войска твоего, а твердыни моей им не взять. И в каждом городе Домена ждет их прием не лучше. А если и удастся тебе занять замок послабее, знай, Ангкха-Даум: не найти тебе там ничего, кроме стен да пустых пивных бочек. Ибо презираем мы богатство, и счастье свое видим в славных битвах. Сам я пью не из золота, а из черепа, ем не с серебра, а с глины, что прах предков моих, сплю не на шелке, а на шкуре черного мэгаута, коего задушил в день коронации голыми руками. Нечем тебе здесь поживиться, разве что хочешь ты звоном стали потешить дев битвы, наполнить ароматной кровью их рдяные кубки. Подумай же, Ангкха-Даум, подумай хорошенько!»

И витязи его вторили ему хохотом со стен.

И ответил отважный Ангкха-Даум:

«Не за битвой и добычей пришел я сюда, брат мой Рагнахалль, а за дружбой и союзом. Веду я войско на север, на далекий север. Золото возьмем мы на Белых Пристанях, серебро в Дианаре, медь в Лагоре, славное оружие в Ингерраре, крепкую броню в Дэдлоке, самоцветы в Сапфире. Нужен мне друг и союзник, непобедимое войско мне нужно для похода. Никто не поможет мне в замыслах моих больше тебя, о Рагнахалль. Пойдем вместе к берегам белокожих трусов, отнимем у них власть и жизнь! Но если не склонишь ты ухо к этим словам, я возьму союз с тобой силой. Гоблины мои отравят воду и рыба умрет. Волки мои распугают дичь и мясо уйдет от тебя. Орколаки сожгут посевы — не будет у тебя ни пшеницы для лепешек, ни ячменя для пива, а дым пожаров разгонит птиц. Разрушим мы деревни, крестьян беззащитных убьем. Разорение придет на твою землю. Наступит зима, голод и холод возьмут твои замки без помощи воинов моих. А мы будем есть вырванное из рук детей твоего народа, греться у костров, сжигая пустые хижины. Придется тебе выйти из голодных замков, сразиться с моими сытыми воинами там, где я захочу. Тогда врагом ты будешь мне, а народ твой сполна заплатит мне за поражение у Ингеррара. И чтобы спасти народ свой, возьмешь ты союз со мной, но дорого заплатишь за него, а сейчас он предлагается тебе бесплатно и с немалой честью. Подумай же, Рагнахалль, подумай хорошенько!»