Алекс фон Готт - Белый Дозор Страница 28

Глинкину представилась вдруг ужасная картина бытия, в котором никто не болеет, все живут до ста двадцати библейских лет, все довольны и счастливы. «Золотой век как он есть. Раз уж больше некому, то мне придется не допустить его начала. В Золотой век все равны друг перед другом, нет ни богатых, ни бедных, просто коммунизм какой-то получается», — думал Глинкин, покусывая нервно губы, словно неуравновешенная институтка. И вдруг его осенило, всё разом встало на свои места:

— Ну конечно! Как же я раньше не допер! Ведь это тот япошка, которого мои парни взорвали по просьбе старого лукавого беса Урикэ! Да ведь он прилетел на Камчатку за каким-то редким растением! И ниточка от него тянется к Спивакову! Дубина ты, Миша, — обругал сам себя Глинкин. Да ведь это настоящий заговор яйцеголового молодняка! Они все небось в одной организации, все там коммунисты-идеалисты. Да если бы мне раньше немного подумать и всё сопоставить, тогда бы я захватил того япошку, живым доставил его в Москву и тут бы всё из него вытянул! О, черт, черт, черт! Как же я поспешил! Никогда не стоит сначала взрывать, а потом думать. Надо всё делать наоборот, а виной всему — моя привычка родом из лихих девяностых. Там времени на размышления не было: либо ты, либо тебя. Стреляли все и во всех без разбору. Ну да ладно. — Машинально Глинкин подумал, что неплохо бы сейчас хлопнуть водочки, успокоить нервы.

— Надо с ним кончать, — повторил он, вернувшись в особняк, — чем скорее, тем лучше. И так, чтобы это ни в коем случае не выглядело как насильственная смерть. Парень вхож на самый верх, начнут копать, а они умеют искать, когда им это нужно. Придется много заплатить, причем всем и сразу, они там любят денежки. Ай да Квак, ай да пригодился! Положительно, в стукачах есть большая польза, пытаться измерить которую деньгами — напрасный труд, стукачи бесценны, как бесценна в наше быстрое время нужная информация. Прости, парень, прости, Алексей Спиваков — светоч российской науки, но я тебя только что приговорил к смерти. — Глинкин потер руки, достал бутылку и стакан, налил себе. На стекле отпечатались все пять его сильных пальцев.

Глава 5

Ешьте больше, молодой человек — «Salvarevitum» — Случайный пациент — Повязка для генерала — Что бывает, если разговаривать с деревьями — Против жизни

Отставной генерал-лейтенант Петр Никитич Войтов занимал большой кабинет с адъютантским «предбанником» в доме, стоящем в первой линии со стороны Александровского сада, неподалеку от Кутафьи башни и Боровицких ворот. В этом доме, как свидетельствовали многочисленные мемориальные доски на стенах, в разное время проживало множество важного при советской власти народа. И даже известная большевистская Мессалина и любовница злобного калмыка Ленина, Инесса Арманд, вставала здесь на постой, принимая лысого своего любовника в будуаре, раскинувшись на подушках по-турецки (гламур того времени) и облаченная в пеньюар парижской работы, украшенный брабантскими кружевами. Ленин тайком пробирался к ней, пил чаек вприкуску и рассказывал о мировой революции. Было им удобно и томно…

Генерал отбросил в сторону карандаш, с которым привык читать всё подряд, начиная от докладных записок личного состава и заканчивая энциклопедическими статьями, до которых он был большой охотник (постоянно изучал что-то новое, насыщал мозг информацией, не давая шансов старческим болезням). Был генерал пожилым человеком под семьдесят и совсем недавно стоически перенес новость о том, что болен, и болен, по всей видимости, весьма опасно и в очень странной форме.

Выйдя в резерв по выслуге лет, генерал Войтов был назначен курировать специальные проекты в области здравоохранения в основном еще и потому, что зарекомендовал себя как честный служака, мзды не бравший, солдатиков на строительстве своей дачи не использовавший, живший на всем казенном и тем только и довольный. Был он человеком старой закалки, спины ни перед кем не гнул, говоря так: «Перед кем имел право кланяться, так те все давно на том свете и в бронзе отлиты, а новые, перед кем бы кланялся, еще на свет не родились».

Рак и прочие, не менее ужасные болезни не делают сословных различий. Раку всё равно кого убивать: бомжа или дворянина. Рак сожрет и того, и другого. Однако новые дворяне и бояре с таким раскладом карт судьбы сосуществовать не желали, и на НИИСИ выделяли колоссальные средства, справедливо считая, что тем самым обезопасят в первую очередь себя и обеспечат себе любимым здоровую и долгую жизнь. После скоропостижной кончины Агабабова, вследствие крупной растраты казенных денег, Войтов, выражаясь по-военному, «взял командование на себя». Институт был выведен из системы Министерства здравоохранения, снят с его баланса и финансировался напрямую из специальных, закрытых фондов, а за расход денег отвечал лично Войтов и делал это с точностью поразительной, к невероятному удивлению людей сведущих, не утаив для себя ни гроша и не допуская «хищения, понимаешь, государственной собственности».

Квак был Войтовым нелюбим, и генерал держал Александра Кирилловича «на карандаше», однако ничего против заместителя директора не предпринимал, считая, что уж лучше пусть ему, генералу, известно о размерах Квакова воровства, чем не будет известно вообще ничего, поменяй он Квака на кого-то другого. К тому же любимец и протеже генерала Лёша Спиваков, с чьим отцом Войтов был в свое время сильно дружен, дал генералу понять, что Квака он «сожрать» не даст, а такие душевные порывы Войтову импонировали, и он до поры до времени оставил вороватого и подловатого заместителя директора в покое.

На выбор у генерала было два офиса. Первый — за той самой, красного кирпича стеной, в желтом административном здании, где в тесноте, да не в обиде трудились разнообразные чиновники. Второй — был ему предложен в доме Инессы Арманд, и генерал, не раздумывая, выбрал его, рассудив, что лучше уж быть подальше от самого царя-батюшки и его опричников, сидя за околицей, на отшибе, и, по мере надобности, ходить с докладом в Кремль, скромно, в неброской штатской одежде проходя мимо вахтенных офицеров, с подобострастием отдающих старому служаке честь. Форму Войтов по вполне понятным причинам давно не носил, давно отвык от нее, но вот честь без фуражки отдавать не имел привычки. Со временем генерал выработал жест вскинутой в приветствии руки, согнутой в локте. Кто-то однажды намекнул ему, что приветствие старого генерала весьма смахивает на «малую зигу», столь популярную в тридцатые-сороковые годы двадцатого века в Германии среди высших бонз Третьего рейха, но на это генерал неизменно отвечал, что здоровается, как положено белому человеку и воину, что подобное приветствие было нацистами сильнейшим образом скомпрометировано, поскольку активно ими употреблялось все тринадцать лет, пока те находились у власти. Вот и с Лёшей, который с утра пораньше (генерал был на работе с семи часов каждый день, включая выходные) постучался в его дверь, чтобы сообщить наконец радостную весть (в лаборатории позапрошлой ночью Спиваков синтезировал первый пробный образец препарата, прототип), генерал поздоровался точно таким же манером: рука согнута в локте, смотрит вверх, ладонь откинута, пальцы сомкнуты: именно «малая зига»!

— О, молодое дарование пожаловало! — обрадовался Войтов. — Заходи, заходи! Завтракал? Можем заказать? Принесут.

— Нет, Петр Никитич, не завтракал, — честно признался Алексей, соблюдая всегдашний ритуал. Отказаться от завтрака с генералом означало сильно того обидеть. Старик обожал кормить своих гостей блюдами из кремлевской столовой, которые доставляли ему с главной кухни страны в специальных судках и сервировали тут же, в кабинете, сотрудники Федеральной службы охраны.

— Ну-с, — потер ладони очень довольный Войтов, — думаю, что ты не откажешься от вот такого, например, меню, — он нацепил очки и взял в руки карточку с блюдами на сегодня, принялся читать: — Так-так, посмотрим, чем сегодня эти баре нас попотчуют. Значит, так: каша гурьевская. Будешь кашу гурьевскую, с изюмом?

— Буду, — кивнул Лёша, не любивший изюм за то, что тот полнит, но помнивший про обидчивость генерала и про его расположенность к людям с хорошим аппетитом. Такие персоны всегда вызывали в Войтове восторг. «Раз человек хорошо ест, — говаривал генерал, — значит, это хороший человек, и с ним можно иметь дело. Бывают, конечно, исключения, но для определения нехороших людей есть иная система фильтрации, именуемая Уголовным кодексом».

— Чудесно! — воскликнул генерал. — Омлет со спаржей и сыром «Грюйер». Как тебе такое предложение? Будешь омлет со спаржей?

— Вы еще спрашиваете! Конечно, буду!

— Превосходно, молодой человек, великолепно! А вот еще тосты с малосольной форелью, тосты с испанским хамоном, овечий сыр в рассоле, ассорти фруктовое, резаная дыня. Рекомендую хамон, — генерал поверх очков в ожидании уставился на Алексея, и тому ничего другого не оставалось, как радостно закивать ему в ответ. Он съест всё, это приговор, который надо принять мужественно, с улыбкой на лице, так как никакой суд его никогда не отменит.