Джон Норман - Рабыня Гора Страница 28

В тот вечер четырежды становилась я дичью в этой жестокой игре.

Четырежды поймана, брошена навзничь в грязь в лагере варваров, четырежды изнасилована – даже не знаю кем.

Когда все закончилось, Этта развязала меня, сняла с головы мешок. Так хотелось, чтобы обняли, утешили – но нет. Радостно улыбаясь, она поцеловала меня, одну за другой отвязала гирлянды колокольчиков, последним сняла колокольчик с бедра. Поманила за собой – помогать прислуживать мужчинам. Я ошеломленно подняла на нее глаза. Да как я могу прислуживать? Она что, не понимает, как надо мной надругались? Я не горианская девушка. Я – землянка. Четыре раза меня взяли силой, не спросив, сделали утехой для мужчин, неужто это не имеет никакого значения? Этта улыбалась мне. «Нет, – говорили ее глаза, – не имеет. Разве забыла? Ты – рабыня. Чего же еще ты ждала? Разве тебе не понравилось?»

Я угрюмо опустила глаза. Да, я землянка, но я – рабыня.

Конечно, никакого значения это не имеет – дошло до меня позже. Я – ничто. Так – вина подать, одежду зашить. Так вот в чем суть. Вот что значит быть рабыней. Как же хозяин позволил? Я же ЕГО рабыня! Неужели я значу для него так мало? Он лишил меня невинности, наслаждался мною, полностью поработил меня, заставил сдаться на милость победителя. А теперь позволяет своим людям надо мной куражиться. Неужели он меня не любит? Вспомнились его глаза – какими я увидела их за секунду до того, как, готовя на роль жертвы, мне набросили мешок на голову. «Ты ничто, – говорили эти глаза, – ничто. Ничтожная рабыня».

Я наливала вино из бутыли в чашу одному из мужчин.

Взглянула на него и замерла. Туника запачкана землей. Глаза наши встретились. Значит, это один их тех, кто обладал мною. А теперь я ему прислуживаю. Он смотрел на меня. Я протянула ему чашу, но он ее не принял. Глядя ему в глаза, я прижала край чаши к губам и снова протянула ему. Он все смотрел на меня.

По окончании игры мне не позволили надеть та-тиру. Хозяин проронил короткое слово – я должна остаться обнаженной. Таков обычай – после игры девушке не позволяют одеться, выставляют напоказ ее красоту: на радость победителям, на зависть побежденному, для услаждения взоров зрителей, а еще, наверно, чтобы подстегнуть их к участию в будущих играх, пробудить дух соперничества за обладание дивным призом. Он смотрел на меня в упор.

В бессильной злобе, тщетной ничтожной злобе рабыни, я снова прижала чашу к губам, теперь надолго, и снова протянула ему. На этот раз взял.

И тут же, больше не глядя на меня, повернулся к приятелям. Как я его ненавидела! Надругался надо мной, а теперь я, нагая рабыня, прислуживаю ему!

Прислуживала я в этот вечер и другим, вместе с Эттой поджидала зова, держа бутыли с вином наготове. Мы оставались в тени, поодаль от костра, за спинами сидящих мужчин. Стоило одному из них поднять чашу, как я или Этта – кто оказывался ближе – бросались наполнить ее. Обычно, прислуживая мужчинам, мы не уходили от костра, часто даже оставались, стоя на коленях, прямо среди них. Но не сейчас. В этот вечер мужчины были заняты серьезным разговором. Видимо, обсуждали важные дела. А в такие моменты на обнаженные женские тела лучше не отвлекаться. И мы ждали поодаль. Я наблюдала за ними, кипя от злости. На земле у костра мой хозяин камнем начертил карту. Такие мне уже доводилось видеть. Вчера вечером, разговаривая наедине со своими помощниками, он тоже рисовал такую карту. Говорил быстро, решительно, временами тыкал камнем в какие-то точки на карте. Иногда указывал на самую большую из трех лун. Через несколько дней – полнолуние. А я, нагая, вся в поту и в грязи, стояла с бутылью в руках, еще не оправившись от страха перед насильниками. Что же это за лагерь? Не на охоту пришли сюда эти мужчины. И на бандитов они не похожи. Дело не только в том, что по покрою и знакам отличия их туники напоминают военную форму, но и в четко очерченной субординации, в том, как они организованны и дисциплинированны – нет, судя по всему, это не банда. Все статные, сильные, подтянутые, собранные, отлично вымуштрованы, знают свое дело. Никакой небрежности, расхлябанности, лагерь в образцовом порядке – ничего общего с бандитским биваком, как я его себе представляю. Значит, сделала я вывод, я в военном лагере какого-то города или страны. Наводит, однако, на размышления расположение лагеря. Это не сторожевой отряд, не пограничная застава. Расположен он не на возвышенности, не укреплен; для учебного лагеря или зимовки слишком мал. Шестнадцать мужчин, две рабыни. Никаких воинских подразделений. Для ведения военных действий не приспособлен, для отражения штурма или подготовки к атаке – тоже. Так что же это за лагерь?

Один из мужчин поднял чашу. Я поспешила к нему. Наполнила чашу вином. Его туника – я заметила – тоже в грязи. С ненавистью взглянула я на него поверх чаши. Прижалась, как положено рабыне, губами к ее краю и протянула ему. Едва взглянув на меня, он взял ее и отвернулся к вычерченной на земле карте – тут о важных делах толкуют. Интересно, каким по счету он был – первым, вторым, третьим, четвертым? Все они были совсем разными. И все же в объятиях каждого из них я была лишь рабыней – и только. Я все смотрела на мужчину. Он не замечал моего взгляда. Интересно, сколько сотен рабынь он познал?

Внимательно, так внимательно, как только позволял тусклый свет, рассматривала я лохматого светловолосого гиганта – самого привлекательного из здешних мужчин, не считая, конечно, моего хозяина. Это он за день до того, как меня клеймили, первым настиг связанную, увешанную колокольчиками Этту. Тогда на моих глазах ей набросили на голову мешок, сделали ее дичью в той же самой страшной игре, жертвой которой – какое унижение! – стала сегодня я. На его тунике – ни пятнышка. Слава Богу! Участвовал бы он в игре и знай я об этом – постаралась бы попасться ему в руки. Кто знает, может, даже было бы приятно. Что за мысли! Я же землянка! Улыбнувшись про себя, я тряхнула головой. Какая разница! Да, верно, землянка. Но и рабыня! Рабыне не только разрешается отвечать на ласки мужчины, она просто должна это делать! Это ее обязанность, и попробуй она уклониться – заставят насильно. Не будет ничего необычного, если девушку, что осталась бесчувственной в руках мужчины, высекут. Я все рассматривала высокого красавца. Нет у меня ни чести, которую надо было бы защищать, ни гордости – я рабыня. Просто тянет к нему, и все. Да и плеток отведать совсем не хочется. Я неслышно рассмеялась. Впервые в жизни я, рабыня, ощутила свободу – свободу быть женщиной. Оказывается, это приятно.

Снова я бросилась наполнить поднятую чашу и снова отступила в тень. Этта наливает вино светловолосому красавцу. Ну и пусть. Этта мне нравилась, хоть здесь она и первая, выше меня. Работаю я старательно, и она меня не наказывает. Я взглянула на хозяина. Он камнем показывал что-то на карте. Мужчины задавали вопросы. Он отвечал. Слушали внимательно, ловили каждое слово. Фантастическая картина! В свете костра сидят кружком сильные, статные, могучие мужчины. Какая же я маленькая, хрупкая, беспомощная перед ними! И как горжусь своим хозяином! Он – первый, самый сильный, самый лучший. Этта держалась поблизости от белокурого. Я подошла ближе к хозяину. Хотелось налить ему вина, поцеловать его чашу – если, конечно, он позволит. О чем говорили мужчины, что за план обсуждали – я не понимала. Похоже, что-то связанное с военными действиями. И со временем. Не раз поглядывали они на самую большую из сияющих в небе лун. Через несколько дней – полнолуние.