Голубиная книга 2 (СИ) - Ирина Боброва Страница 28

забрезжил, но тепло уж по — летнему, воздух терпкий, ароматный, а роса тёплая, что молоко парное. Соловьи поют, заливаются, душу радуют. Решил Вавила, пока Городище спит, прогуляться по траве босиком — детство вспомнить. Вышел он на улицу, и огородами, короткой дорогой, на луг направился. Шёл, улыбался, душа от радости пела. Вот ведь как, думал Вавила, вчера молнии гремели, будто буря страшная надвигается, а сегодня теплынь, благодать. Решил царь, что это боги рождению царевича радовались, ведь огонь небесный понапрасну с неба падать не будет. Полыхнула молния так, что люди — те, кто после пира на ногах стоять мог — на улицу высыпали, на чудо подивиться.

Думая о явлении небесном, царь — батюшка не заметил, как до луга дошёл. Трава по пояс, цветы росой украшены, восходными лучами позолочены — красота! Вавила руки раскинул, желая весь свет обнять, да вдруг вспомнил, как ребёнком был и вот с этого же места под горку скатывался. Не думая о царском авторитете, на траву улёгся и ну с горки колбаской катиться. Озорство, конечно, но порой от таких детских забав и старому человеку удаётся не то, что молодость вспомнить, а порой и десяток — другой лет с себя скинуть.

— Э — эх!!! — радуясь, закричал Вавила, да тут в яму — то и рухнул.

Откуда разлом в земной коре появился, даже думать не надо — не зря ночью молния в землю била. Беда в том, что царь и предположить не мог, как на лугу, каждый сантиметр которого он самолично исходил, может что — то измениться. А когда в яму сверзился, так уже не до предположений было — полетел вниз, в бездну земную, аж в самые Тартарары!

Просыпалось Городище после пира трудно, но коровы мычат, куры голодные дурниной орут, свиньи некормленые истерику натуральную устроили — тут не поспишь. Хозяйство, оно догляду постоянного требует. Потихоньку раскачался народ, к делам своим обычным приступил. Слабо, с перебоями, застучали молотки в кузнице. Перезвон неровный, то и дело молотобоец с ритма сбивался, тоже вчера на пиру перебрал. Раз, другой из стороны в сторону качнувшись, скрипнуло мельничное колесо. Коров потихоньку в стадо собрали, пастуха водой колодезной для протрезвления окатили да на лошадь взгромоздиться помогли. В общем, кто как мог, так силы жизненные и восстанавливал.

И в тереме царском уже движение наблюдалось: дружинники начали тренировки, решили размяться, хызрыр по степи погонять; мамки да няньки с царевичем Владеем носиться принялись, как с торбой расписной; воевода Потап гостей иноземных квасом уже отпаивал да молоком холодным. Испанские гости кое — как глаза продрали, давай восвояси собираться, а вот Ахмедка, представитель хызрырской делегации, тот не торопился.

Приехал Ахмедка в Лукоморье с плохой вестью. Вчера передать её не успел, оправдываясь перед собой тем, что не хотел праздник людям портить, сообщать о смерти Урюка Тельпека, родного брата царицы. Кызыма мимо него к конюшням пронеслась, он и не понял, что мелькнуло, а кому другому рассказать побоялся. Но, если как на духу сказать, то была у Ахмедки того корысть большая, вот и надумал он царице лукоморской, Кызыме, по совместительству ещё и сестрой князя их умершего бывшей, вовсе ничего не говорить. Лежал Ахмедка на лавке, за сборами испанцев наблюдал да за суетой утренней, и думал — какую он выгоду может получить из плохой вести для себя лично? Если, конечно, сумеет преподнести горестные новости так, чтобы головы не лишиться. В хызрырских степях закон много веков назад приняли, да за давностью отменить забыли: вестнику, принёсшему плохую весть, голову рубили. Зная характер Кызымы, не сомневался Ахмедка, что только вымолвит слово — другое, как тут же сестра князя Урюка Тельпека саблю выхватит. Задача у посла хызрырского тяжёлая, вот и решил он посмотреть, подумать — может, что и выйдет путное.

Тут переполох поднялся — с ног сбились, царя разыскивая. Всё Городище обежали, нигде нет Вавилы.

— Да что ж он, сквозь землю провалился? — Всплеснула руками Василиса Премудрая.

— Вот ты умна, сестрица, а глупости порой лучше меня придумываешь, — упрекнула её Елена Прекрасная. — А ежели в недобрый час молвила, да слово твоё сбудется?

— Дело говоришь, красавица, — вмешался в их беседу Домовик, — слово — оно под собой основу прочную должно иметь, ибо слова свойство имеют — сбываться.

Тут к домовому мышка подбежала да пропищала что — то.

— Беда стряслась! — закричал он. — Царь батюшка во чрево земное сверзился!

Царица Кызыма, услышав дурную весть, не обмерла, не села там, где стояла, как любая другая баба бы сделала. Степной породы женщина, кровей горячих, а потому и отреагировала не по — нашему. Спокойно смотала верёвку длинную, на плечо повесила, другую — аркан волосяной — на пояс прицепила, лук со стрелами приладила за спиной, сабельку кривую покрепче к бедру приторочила, да в конюшню прошла. Там уж суета, дружинники коней седлают, воевода зычно команды налево — направо раздаёт, бойцов своих поторапливает. Ну, царица седло брать не стала, вскочила она на коня да впереди воеводы Потапа и лукоморской дружины понеслась к месту происшествия.

Пока спасатели прискакали, Кызыма уж верёвку на краю ямы бездонной укрепила и остальных дожидается.

— Вот ведь беда! — Крикнул воевода, заглянув в разлом. — Ни дна, ни края не проглядывается! До самого Пекельного царства дыра идёт. Эх, провалился царь наш батюшка в лапы к Усоньше Виевне.

— Усоньша?! — Вскричала Кызыма в гневе: широкие ноздри раздулись, а глаза совсем с лица потерялись, в щёлочки сузились от возмущения. — Усоньша шуры — муры джок! Усоньша — секир башка сразу!!! — И в яму спрыгнула, да ловко так — вот только стояла рядом с Потапом, а миг — и нет её.

— Царица, матушка! — Крикнул воевода, свесившись с краю по пояс. — Куда ж ты?! Там ж царство Пекельное! А дитя малое? Сын новорожденный?! А ну, ребята, тяните верёвку назад!!!

И сам первый потянул, да тут чавкнуло что — то, и края ямы сошлись вместе, словно ничего и не было. Все, кто рядом стоял, попадали, такая трясь по земле прокатилась. Замерли лукоморские добры молодцы, шапки с голов стащили, а воевода молвил:

— Други! Помянем царя и царицу после, и скорбеть после будем. А сейчас быстро в Городище, чует сердце, Ахмедка, посол хызрырский, дурное замышляет!

И ведь не ошиблось сердце воеводы, не зря Потап верой и правдой много лет царю Вавиле служил. Успел как раз вовремя — хызрыры сына царского, Владея малолетнего, у нянек отобрали, и бегут к конюшне. Отбыть собрались,