Наталья Игнатова - Охотник за смертью Страница 28

Хрольф смотрел. Но так и не увидел, что сделал Альгирдас. Просто один из его дружинников согнулся пополам, прижав ладонями низ живота, и кровь стремительно хлынула между пальцев. А второй, пока первый заваливался на бок, осел на колени, глядя себе за спину. И третий кашлял кровью, хватаясь за выбитый кадык.

Паук? Змея!.. Он не мог причинить вреда хозяину, но, проклятый раб, он по-прежнему мог убивать людей.

И он убил. Троих за один миг.

И, безвольно уронив тонкие руки, медленно поднял голову, глядя прямо в лицо Хрольфа.

Неуязвимый. Недоступный. Бесконечно и бесполезно покорный воле хозяина.

И даже судьба Эльне, даже участь маленького Наривиласа перестали быть предметом торга. Потому что за них Хрольф получил тело Альгирдаса. Безупречное, совершенное, дивное тело, ставшее игрушкой в его руках. Но душа, – та самая звезда, что недосягаемо пылает в темном небе, – душа оставалась бесконечно далекой.

Хуже всего было то, что Дигр сам сделал все, чтобы потерять ее.

И так давно не слышал голоса Паука, что начал тосковать о дерзостях, на которые тот осмеливался поначалу.

– Кто для тебя Орнольф? – спросил однажды, даже не надеясь на ответ.

– Орнольф, – повторил как эхо Альгирдас. И пока Хрольф таращился на него, онемев от изумления, добавил шепотом: – Кровь… не слышит меня.

– Ты звал его, – осторожно проговорил Хрольф, боясь спугнуть медленно возвращающуюся душу своего пленника, – ты зовешь его каждый раз, когда…

Что? Что сказать? Когда я убиваю тебя? Когда я тебя пытаю? Когда ты забываешь себя от боли, которую я причинил?

– Когда льется кровь, – тихо проговорил Паук, – наша… Мы слышим. Мы приходим, чтобы спасти. Но золото… – он приподнял руки в блестящих браслетах. И столько безнадежной тоски было в этом жесте, что Хрольф едва не кликнул мастера с приказом немедля разомкнуть драгоценные оковы.

– Золото, – тоскливо прошептал Альгирдас.

– Орнольф! – Хрольф ухватился за имя, волшебным образом вернувшее к жизни его любовь. – Мой брат. Он всегда заступался за тебя, да? Еще тогда… ну…

Ну, за что же это?! Почему, о чем бы ни зашла речь, она сворачивает к боли и обидам?

– Когда ты называл меня белоглазым и кидал камни, – равнодушно произнес Альгирдас, – Орнольф разогнал вас. Но мне не нужно было заступничество. Тогда, – тихо уточнил он.

– Я не хотел! – Хрольф схватил его руки, поцеловал пальцы и торопливо опустил голову, боясь увидеть в дымчатых глазах знакомую отчужденность. – Я любил тебя. Уже тогда. Бредил тобой и боялся, что кто-нибудь это заметит. Я мечтал, чтобы ты заговорил со мной, хотя бы обратил внимание, но всякий раз, когда мне казалось, что вот сейчас ты скажешь что-нибудь… хоть что-то хорошее, я пугался, что ты, и другие, что все поймут. И я… Наставники приказали мне уехать из Ниэв Эйд. Мне казалось, что я умру, если не буду видеть тебя. Казалось, я смогу забыть, если никогда больше тебя не увижу. Но потом, ты помнишь, мы встретились снова… ты пришел за Эльне, а я увидел тебя вновь, и…

Не договорив, он всей кожей почувствовал вдруг мучительную неловкость Альгирдаса, нагого и беспомощного, лежащего в его постели, слушая признания в любви. Отпустив холодные тонкие пальцы, Хрольф торопливо накрыл возлюбленного шелковым одеялом, обнял за плечи, помогая сесть, заботливо взбил подушки.

И не удержался, протянул руку, зарылся пальцами в густые гладкие волосы. Как он любил делать это! Дыхание перехватывало от наслаждения такой лаской. Сейчас бы еще провести большим пальцем по его сжатым губам, почувствовать их дрожь, представить отчетливо до боли в паху, какими нежными могут быть эти губы, раскрывшись для поцелуя…

…и снова напугать его? Ну, уж нет!

– Орнольф, – имя брата вызывало острую неприязнь, но оно действует, удерживает Альгирдаса здесь. И до чего же сладко ласкать его волосы, касаться лица, зная, что перед тобой не красивая кукла, а живой человек, – где он сейчас? Я слышал, он стал наставником?

Глаза Паука блеснули злой насмешкой:

– Ты же хочешь спросить, любовники ли мы? – он дернул головой, слишком слабый еще, чтобы освободиться от прикосновений Хрольфа, но уже пытаясь сделать это. – Ревнуешь к нему. Как женщина.

Хрольф сжал пальцы, больно прихватив блестящие черные пряди. Но опомнился. И виновато коснулся черных волос губами.

– Я ревную тебя даже к воздуху, которым ты дышишь. Ты и Орнольф, вы действительно…

– В большей степени, чем с тобой, – презрительная гримаса кривит губы, – но совсем не так, как ты представляешь в своих грязных снах.

– Я не понимаю, – покорно сказал Хрольф, – что ты имеешь в виду?

– Он мужчина, – процедил Альгирдас, – и я тоже. Хоть ты и ласкаешь меня, как женщину, позабыв о своем естестве.

– Нет! – Хрольф почти вскрикнул от душевной боли. – Ты говоришь так… ты просто не понимаешь. Это больше, чем вожделение, больше, чем страсть. Это любовь, какую невозможно испытывать к женщине. Твоя сестра – она так походила на тебя. Я думал, что смогу любить ее, мне казалось, так будет правильнее. Лучше. Но нет, Альгирдас, ее пришлось убить. Я сделал это для тебя, любовь моя, для того, чтобы ты обрел окончательное совершенство. Я убил… Я все сделал правильно. И теперь ты как звезда, ты высоко в небесах, и я стремлюсь к тебе, я хочу тебя всего – твою безупречность, твою силу, твою красоту. Я хочу владеть тобой, чтобы хоть немного приблизиться к совершенству. Настолько, насколько это возможно для меня. Я люблю тебя!

– Ты болен, Пес, – в голосе Альгирдаса был знакомый, но давно позабытый Хрольфом лед, – ты безумец. Я мог бы исцелить тебя, несмотря на все золото, что ты на меня навешал, но не стану этого делать. Боги наказали тебя, лишив разума, а боги не ошибаются.

Странное чувство – любовь. Хрольф, окаменев, слушал, как падают ледяные глыбы слов, голос Паука хлестал, как пощечины, и непонятно было, что произошло? Что изменилось? Каким образом рабская покорность стала страшной, холодной жестокостью? Но, видят боги, он равно любил Альгирдаса и в тихой, беспомощной тоске, и в этой ослепительной ненависти. Любил. И даже взявшись за плеть, чтобы навсегда выбить из Паука саму мысль о подобной дерзости, будет любить все равно. И горько пожалеет о том, что никогда больше не услышит этого, полного силы и ненависти голоса.

Альгирдас был правителем, а не лицедеем. В Ниэв Эйд его научили приказывать. Хрольф – куда быстрее, чем наставники Ниэв Эйд – научил просить. Но притворяться Паук Гвинн Брэйрэ не умел никогда. Ему бы хоть маленькую толику этого искусства, и все можно было бы закончить гораздо раньше. Пообещать Дигру… все, что он хочет. Вымолить спасение для Эльне и Наривиласа. Любой ценой. Но не хватило бы сил для такого лицедейства.