Гай Кей - Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца Страница 28

— Чтобы жениться на графине Арбоннской, — продолжает Гальберт, и его звучный голос заполняет зал, — нам потребуется ее согласие. Она его не даст. Никогда. Если бы она это сделала, по каким бы то ни было причинам, обезумев от женской похоти, например, то ее бы сместили и убили объединившиеся сеньоры Арбонны еще до свадьбы. Вы думаете, что владыки Карензу, или Мальмонта, или Мираваля стали бы сидеть и смотреть, как мы с такой легкостью прибираем к рукам их землю? Даже женщины должны понимать все безумие такой идеи. Мой повелитель, как вы считаете, что сделает сеньор-трубадур из Арбонны в это время? Вы думаете, что Бертран де Талаир будет стоять и смотреть, как играют подобную свадьбу?

— Это имя здесь произносить запрещено! — быстро восклицает Адемар Гораутский, внезапно подавшись вперед. Пятна неестественного румянца выступают на обеих щеках над бородой.

— Так и должно быть, — не смущаясь, отвечает Гальберт, словно он ожидал именно такой реакции. — У меня не меньше причин, чем у вас, мой повелитель, ненавидеть этого интригана и его богопротивные поступки.

Розала улыбается про себя при этих словах, старательно сохраняя невозмутимое выражение лица. Немногим более месяца назад последняя песня де Талаира добралась до двора в Горауте. Она помнит ту ночь: тоже дул ветер и лил дождь, и дрожащий, бледный от страха бард, подчиняясь приказу Адемара, спел стихи герцога де Талаира голосом, похожим на скрипящее железо:

Позор Горауту, который был веснойИ королем младым и свитой предан.

И дальше, дальше слова были еще хуже, их пел скрипучим, едва слышным голосом перепуганный певец, а ветер завывал на болотах за стенами замка:

Валенсы и Гораута мужи куда ушли, когда утихла битва,И куплен мир был слабым королем и сыном,Который род свой древний опозорил?

У Розалы теплеет на сердце при воспоминании о залитых светом факелов лицах, окружавших ее в ту ночь. Выражение лица короля, Гальберта, брошенные украдкой взгляды, которыми обменивались только что ставшие безземельными сеньоры или кораны, когда мощная музыка придавала особую силу словам даже в исполнении робкого голоса певца. Бард, юный трубадур из Гётцланда, почти наверняка был обязан жизнью присутствию в большом зале посланника своей страны и насущной необходимости сохранить мир с королем Гётцланда Йоргом, учитывая обстановку в мире. Розала не сомневалась в том, как хотелось бы поступить Адемару, когда смолкла музыка.

Теперь он снова нетерпеливо наклоняется вперед, почти привстает на троне, с горящими на щеках красными пятнами, и говорит:

— Ни у одного человека нет для этого таких веских причин, как у нас, Гальберт. Не ставь себя выше всех.

Верховный старейшина качает головой. Снова его звучный голос заполняет комнату, такой теплый, такой заботливый, он так легко умеет обманывать тех, кто видит этого человека совсем не таким, какой он есть на самом деле. Розале это хорошо известно; ей почти все это уже хорошо известно теперь.

— Я не за себя испытываю обиду, мой повелитель, — говорит Гальберт. — Сам по себе я ничего, совсем ничего не значу. Но я стою перед вами и перед всеми жителями шести стран и говорю голосом бога в Горауте. А Гораут — это сердце земли, то место, где был рожден Кораннос Древних еще в те времена, когда не шагал по земле мужчина, а женщина не нашла свою погибель. Нанесенное мне оскорбление — это выпад против всевышнего, и его невозможно оставить безнаказанным. И он не останется безнаказанным, ибо всему миру известен ваш боевой пыл и ваши взгляды, мой повелитель.

«Поразительно, — думает Розала, — как плавно, без каких-либо усилий, Гальберт сменил тему». Адемар медленно кивает головой; его жест повторяют многие мужчины в этом зале. Ее муж пьет, но этого следовало ожидать. Розале на мгновение становится жаль его.

— Нам казалось, — медленно произносит король, — что Дауфриди Валенсийский должен разделять наше отношение к этой провокации. Возможно, когда мы будем в следующий раз принимать его посланника, нам следует обсудить вопрос о Бертране де Талаире.

«Дауфриди теперь получил всю нашу землю к северу от Иерсена, — с горечью думает Розала, и она знает, что у других возникла та же мысль. — Он может позволить себе терпеть оскорбления Арбонны». Древние поместья ее семьи вдоль реки Иерсен находятся прямо на новой границе Гораута; никогда прежде Саварик не был таким незащищенным. А в этой комнате есть люди, земли и замки которых сейчас стали частью Валенсы по договору. То, что удалось спасти во время войны, отдано в мирное время. Король Адемар окружен страждущими, честолюбивыми, разгневанными сеньорами, и их необходимо успокоить, и быстро, как бы они ни боялись его в данный момент.

Все это до ужаса понятно, думает Розала, но лицо ее выглядит маской, равнодушной, не выдающей никаких чувств.

— В любом случае, — соглашается верховный старейшина Гальберт, — обсудите это дело с посланником Валенсы. Я думаю, мы и сами в состоянии справиться с этим жалким рифмоплетом, но неплохо уладить и другие дела, необходимо дать понять кое-что до того, как наступит и минует еще один год.

— Какие дела? — громко спрашивает герцог Ранальд в тишине. — Что необходимо дать понять? — Иногда Розале с трудом удается вспомнить о том, что ее муж когда-то был самым прославленным воином в Горауте, первым рыцарем отца Адемара. Давным-давно это было, и годы нелегким грузом легли на плечи Ранальда де Гарсенка.

Адемар ничего не отвечает, жует свой ус. Отвечает отец Ранальда, с легким оттенком торжества в великолепном голосе.

— Разве ты не знаешь? — спрашивает он, картинно приподняв брови. — Несомненно, человек, так легко раздающий бесполезные советы, сумеет разгадать эту загадку.

Ранальд мрачно хмурится, но не повторяет своего вопроса. Розала знает, что он ничего не понял. Ее снова охватывает жалость к нему во время этой последней стычки в его продолжающейся всю жизнь битве с отцом. Она не сомневается, что Ранальд не единственный здесь человек, который озадачен разыгравшейся между верховным старейшиной и королем загадочной сценой. Но случилось так, что ее собственный отец в свое время был мастером по решению дипломатических проблем на высших советах короля Дуергара. Одна лишь Розала и ее брат пережили детство и смогли стать взрослыми. Она многое узнала, гораздо больше, чем женщины, воспитанные в Горауте. И она понимает, что это ее личная беда теперь, когда она попала в силки де Гарсенков и их взаимной ненависти.

Но она действительно понимает происходящее, она его видит слишком ясно. Если Ранальд в достаточной степени протрезвеет, он, возможно, захочет узнать ее мнение, когда они останутся наедине. Он будет говорить тяжелым, оскорбительным тоном, с презрением тут же отвергнет ее ответы, если она согласится отвечать; и еще она знает, что потом он уйдет от нее и будет размышлять о том, что она ему сказала. Это своего рода власть, она это сознает; такой властью многие женщины пользовались, чтобы оставить свою печать, подобно печати на письме, на событиях их времени.