Элеонора Раткевич - Рукоять меча Страница 28

– Если ты и обознался, то удачно, – отрывисто бросил он. – Меня и в самом деле зовут Кэссин.

– А меня зовут Кенет, – охотно откликнулся пленник.

Да кто тебя спрашивал! Растерянность Кэссина мало-помалу сменялась откровенным раздражением. Он не мог понять, как же ему разговаривать с необычным пленником, – и чем дальше, тем меньше он понимал. Конечно, и раньше случались узники, не осыпавшие его проклятиями, но по вполне понятной причине – они старались смягчить свою участь. Но этот… хоть бы малейшая толика лести, хоть тень угодливости! Он не выказывает ненависти, но и не старается смягчить Кэссина притворной приятностью в обращении. Он держится просто и прямо, и это не вызов, не поза. Воплощение естественности, да и только! Но никто не может вести себя естественно в тюрьме. Никто! Может, Кенет попросту не понимает, где находится?

Молчание затягивалось. Пора что-то сказать… но что?

– Что ты делаешь? – нехотя спросил Кэссин, чтобы не молчать.

– Лопоушу, – ответил Кенет.

– Что-о? – изумился Кэссин.

Кенет раскрыл ладонь: на ней лежал смешной зверек, умело скрученный из головной повязки. От передних лапок зверька тянулись нити управления куклой, свитые из собственных волос Кенета. Кэссин машинально дернул за нить, и зверек махнул лапкой.

– Зачем это? – вырвалось у Кэссина.

– Если совсем не шевелить руками, пока кости сломаны, потом их будет трудно разрабатывать, – спокойно объяснил Кенет. – Да и скучно у вас тут.

Час от часу не легче. Только было Кэссин решил, что Кенет не понимает, что такое тюрьма, плен, – и вдруг тот проявляет замашки опытного узника. Не всякий знает, что самый страшный мучитель для заключенного вовсе не палач, а полное бездействие, тоска, скука. Кэссину доводилось слышать, что в тюрьмах господина Главного министра иные узники молили о пытке, как о милости. От этой скуки сходят с ума, разбивают себе голову о стены тюрьмы, умирают. Бывалые заключенные знают о ней и спасаются как могут: пересчитывают соломинки в своем тюфяке, рукавом полируют цепи, мастерят что-нибудь из всего, что под руки попадается… соломенных лошадей, волосяные браслеты, кукол тряпичных вроде этого Лопоуши.

– А волосы зачем из себя было дергать? – неприязненно спросил Кэссин.

– Так у меня, кроме собственных волос и головной повязки, ничего и нет, – отозвался Кенет.

Кэссин взглянул на него с изумлением, почти с жалостью. В ответ на его взгляд Кенет коротко рассмеялся, протянул руку и накрыл ладонью край изголовья. Когда он через мгновение отнял руку, под ней ничего не было. Край изголовья полностью исчез.

– Здесь ведь на самом деле нет ничего, – усмехнулся Кенет. – Это все ненастоящее. И одежда моя ненастоящая, и постель, и еда. И темница эта ненастоящая.

– Тогда почему ты здесь сидишь? – озлился Кэссин. – Взял бы да и ушел, раз ненастоящая.

– Потому и сижу, что ненастоящая. Будь здесь хоть что-нибудь настоящее, я бы отсюда мигом ушел. А так… – Кенет пожал плечами. – Я могу пройти сквозь несуществующую стену, но на все стены этой темницы у меня сил не хватит, и взять их мне в чужом месте средоточия неоткуда. Но их хватит на то, чтобы помешать мне есть, спать и одеваться. Вам придется почти ежедневно менять на мне одежду, иначе в один прекрасный день я окажусь голым. И спать мне придется на полу, да и то не сказано, что под утро от одеяла хоть клочок останется. Я не могу выдернуть для своего Лопоуши ни одной ниточки, ни клочка ткани, ни соломинки – они исчезнут в моих руках раньше, чем я окончу работу. Вот повязка у меня от прежней одежды осталась, а больше ничего. Как только Лопоушу закончу, придется другое занятие придумывать…

Пока он говорил, его распухшие пальцы безостановочно трудились над Лопоушей с такой сноровкой, что не у всяких здоровых рук окажется.

– Зачем ты мне это рассказал? – перебил его Кэссин.

– Затем, – вновь усмехнулся Кенет, – чтобы твой хозяин не вздумал опять меня увечить. Больно же все-таки. А уйти отсюда я и с целыми костями не смогу.

– Значит, боли ты боишься, – почти обрадованно заметил Кэссин: ну хоть что-то понятное.

– Конечно, – спокойно подтвердил Кенет. – Во всяком случае, мне не хочется терпеть боль, если ее можно избежать.

Нет, он не придурок, он хуже! У Кэссина аж зубы заныли от внезапной ненависти. Да какой мальчишка, какой взрослый мужчина по доброй воле признается, что боль пугает его! Каждый хочет выглядеть сильным, бесстрашным, уверенным. Каждый в глубине души и считает себя таким, даже если точно знает, что это неправда. И почти каждый в ответ на такой вопрос солжет, не задумываясь, твердо веруя в истинность этой лжи, и небрежно бросит, что боль ему нипочем, даже если час назад орал как резаный, ушибив палец о придорожный камень. Редко кто сознается в обратном, да и то вид у него будет смущенный, а голос так и зазвенит скрытым вызовом – вот-де какой я мужественный, я не побоялся признаться, что я трус! А этот лопух произносит несомненную истину таким тоном, каким и произносят несомненную истину. Ни вызова, ни смущения.

Кэссин услышал, как открывается дверь, и едва не застонал от облегчения. Кэйри живо поставит на место этого зарвавшегося юнца.

Кэссин взирал на Гобэя почти с обожанием. На пленнике роскошная одежда сидела нескладно – а кэйри словно родился в своих одеяниях. Движения Кенета поневоле были скованными – а кэйри шествовал неспешно, величаво. И в руках кэйри держал магический посох, а не какого-то дурацкого Лопоушу.

Кенет взглянул на вновь пришедшего и еле слышно коротко выдохнул. Он не попытался приподняться, не стал здороваться или проклинать мага. Пальцы его опять задвигались. От левой задней лапки тряпичного зверька потянулась новая нить.

– Я вижу, ты здесь неплохо освоился, – добродушно произнес Гобэй.

– Благодарю вас за любезность, – сухо ответил пленник. – Вполне.

– Вас? – удивился Гобэй. – Разве пристало магам так разговаривать между собой? Разве это допустимо между равными? Кенет удивленно приподнял бровь.

– А разве мы равны? – поинтересовался он. – По-моему, нет.

Нет, в его голосе не слышалось насмешки, явственно говорящей: «Мы не равны – я выше тебя». К этим словам никак нельзя придраться. Кенет всего лишь сообщил очередную несомненную истину. Спокойно, как ребенок, уверенный в своей правоте, – и оттого вдвойне издевательски. Кэссин испугался было, что его кэйри спросит: «И кто же из нас, по-твоему, выше?» – и тем самым попадется в ловушку этого простачка. Но Гобэй не попался.

– Значит, ты считаешь себя выше? – поинтересовался он. – Но это можно и исправить. С какой стороны лучше укоротить, как ты считаешь, – с ног или с головы?