Джин Вулф - Рыцарь Страница 28

Еще была Дизира. Я никогда не любил ее. Я всегда любил только королеву Дизири и никого больше. Если ты не поймешь этого, ты совершенно не поймешь всего, что я собираюсь рассказать тебе, – поскольку любовь к ней всегда оставалась главным для меня. С течением времени в моей жизни изменилось почти все. Я завел новых друзей и потерял старых. Сэр Гарваон научил меня владеть мечом, а Гарсег объяснил, как стать сильнее и проворнее, чем возможно представить, – порой сохранять спокойствие, а порой проявлять такую безумную ярость, что смелые мужчины при виде меня пускаются наутек. Но одно оставалось неизменным. Я любил Дизири, одну только Дизири, – и в любую минуту был готов отдать за нее жизнь.

Я хочу поговорить еще об одной вещи. Я знал, что по сути я всего лишь ребенок. Тауг-младший всегда считал меня взрослым мужчиной, даже когда я сказал ему, что это не так. Его отец тоже считал меня мужчиной (и Ульфа тоже) – моложе себя, но мужчиной; и я был гораздо выше и сильнее его. Я знал, что это не так, что просто Дизири изменила мою внешность, а на самом деле я всего лишь подросток. Много раз мне хотелось расплакаться. Один раз именно тогда, когда я шел к логову разбойников, на каждом шагу настороженно посматривая, не прячется ли кто за камнями или на деревьях, подобно эльфам. В другой раз я действительно заплакал, о чем расскажу буквально через минуту. Когда ты еще ребенок и находишься в такого рода трудном положении, ты не должен даже думать о своем возрасте, поскольку стоит тебе подумать о нем – пиши пропало.

Поэтому я не думал. Я просто продолжал медленно, шаг за шагом, приближаться к большой пещере, говоря себе: что ж, если они убьют меня, значит, убьют – вот и все дела.

Но главным для меня по-прежнему оставалась Дизири. Я всегда думал о ней – и во время моего путешествия в Йотунленд, и во время Битвы на реке, и в ходе всех прочих событий. Я любил Дизири и тосковал по ней так, что сердце рвалось на части.

Если ты не понимаешь моих чувств к Дизири, не имеет значения, что еще ты поймешь, поскольку в результате ты все равно не поймешь ровным счетом ничего. Сейчас между мной и ней стояли разбойники, а любую преграду, стоящую между нами, надо смести с пути и втоптать в грязь – так я считал всегда и так всегда делал.

Глава 14

СЛОМАННЫЙ МЕЧ

Я велел Гильфу держаться далеко позади меня и то же самое велел старому Таугу, но ни один из них не выполнил толком моего приказа. Сначала старый Тауг вырос у меня за спиной (от испуга я едва не выпустил в него стрелу) и попытался прошептать что-то мне на ухо. А когда я резко обернулся, Гильф проскользнул мимо меня, почти бесшумно, но стремительно.

– Видите черную скалу? – Старый Тауг указал копьем вперед. – Когда мы дойдем дотуда, они увидят нас, коли еще не покинули свою пещеру, а мы увидим их.

Я указал рукой назад:

– Видишь вон тот большой валун у тропинки?

Он кивнул.

– Возвращайся к нему и жди там, иначе я отниму твое копье и воткну тебе в ноздрю. Ступай живо!

Старый Тауг подчинился, а я стоял на месте и смотрел ему вслед, пока он не подошел к валуну вплотную.

К тому времени Гильф вернулся. Он ничего не сказал, но, судя по встревоженному виду пса и по тому, что он вернулся так быстро, разбойники находились совсем близко. Я велел Гильфу отойти назад, но он не пожелал вернуться к валуну. Как только я двинулся дальше, он снова оказался прямо у меня за спиной.

Вскоре произошло нечто такое, чего я никак не ожидал. Один из разбойников встал во весь рост на огромном камне шагах в пятидесяти впереди и спросил, кто я такой и явился ли я с миром или нет. Я натянул тетиву до самого уха и выпустил стрелу так быстро, что он не успел спрыгнуть вниз. Стрела вонзилась мужчине в грудь, прошла навылет, и он свалился с камня.

Остальных разбойников я еще не видел, но они увидели своего товарища, и я услышал громкие крики. Я бросился к черной скале, поскольку решил, что смогу взобраться на нее, и взлетел по склону с проворством белки, перепуганный до полусмерти, каждую секунду ожидая получить стрелу в спину. На вершине я распростерся ниц, словно обнимая скалу.

Разбойники вышли из-за нее, и их оказалось не шестеро или семеро, как мы предполагали, а человек двадцать. Они увидели старого Тауга, стоявшего у валуна поодаль, и направились к нему, грозно крича и потрясая копьями и мечами. Он бросил на землю свое копье и пустился наутек, словно два трусливых зайца, а я стремительно вскочил на ноги и поразил стрелой мужчину, шедшего последним, а потом еще двух перед ним – причем на все про все у меня ушло гораздо меньше времени, чем потребовалось, чтобы написать эту фразу. У одного из них был лук и колчан, увидев который я спрыгнул со скалы.

Прыжок длился, казалось, целую вечность. Задним числом я удивляюсь, что не сломал ногу, но я таки не сломал – просто приземлился на корточки и повалился на землю. Я схватил стрелы убитого разбойника и положил в свой колчан, к стрелам без наконечников, выдернул свою прошедшую навылет стрелу из земли и вложил в лук. Стрела была вся в крови, и оперение выглядело не так опрятно, как хотелось бы, но наконечник не погнулся, и я знал, что она еще мне послужит.

Я взял и остальные свои стрелы. Один из мужчин был еще жив, но я не стал добивать раненого. Я видел, что он все равно умрет, и довольно скоро, а потому оставил его лежать там. Сикснита среди этих троих не оказалось.

Потом я пошел по следу разбойников, гнавшихся за старым Таугом. Это не составило труда, поскольку я по-прежнему слышал их крики. Довольно скоро я наткнулся на крупного (ростом с меня) мужчину с оторванной головой, на лице которого застыло выражение ужаса. Перед смертью он так испугался, что мне стало жаль беднягу, хотя я сам убил бы его, попадись он мне на пути.

Наверное, стоит поговорить об этом. В твоем мире люди постоянно убивают людей, как и здесь. Потом они называют свершившееся самым страшным на свете преступлением. Здесь же преступлением считается лишь умышленное убийство, а сражение – это просто сражение. У нас люди не терзаются муками совести из-за поступков, совершенных по необходимости. Сэр Воддет однажды убил так много остерлингов, что долгое время чувствовал себя скверно, но я никогда не переживал по поводу убийства остерлингов. Как можно сожалеть об убийстве кого-то, кто собирается зажарить и съесть тебя? Разбойников я тоже убивал с чистой совестью.

Когда мы Гильфом нашли старого Тауга, он висел на дереве вверх ногами, а они метали в него ножи. Я велел Гильфу обойти разбойников с другой стороны, чтобы отрезать им путь, коли они пустятся в бегство. А когда он выполнил приказ, я начал стрелять. Они погнались за мной, и я отбежал назад, почти до самого валуна, и взобрался на скалу рядом. Я стоял на ней и ждал разбойников, чувствуя тетиву Парки под пальцами. Она казалась не толще нити – такой тонкой, что резала мне пальцы чуть не до крови; но она шептала на тысяче разных языков, и я знал: она не лопнет, что бы ни случилось.