Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол Страница 28

Прежде чем двинуться дальше, они хорошенько выбрали из хвостов и грив животных всякий мусор и взялись почистить им копыта.

Каким-то образом Бегунок понимал, что происходит с хозяином. Он даже оставил навязчивую идею наступить тому на ногу — только опускал голову при его приближении, и в лошадиных глазах, которые, как думал раньше Наран, способны всего на два выражения — страха и «дай-попробовать-что-у-тебя-там-в-руке», блестела искорка совсем человеческого интереса. Невозмутимая Уруваева кобыла пугалась их куда больше — она танцевала и вскидывала голову, не давая хозяину подобраться к её ногам, и у Нарана сложилось впечатление, что его конь успокаивает её мерным храпом.

Урувай сказал ни с того ни с сего:

— Я подумал, что, может быть, предания когда-то происходили на самом деле.

— Ты действительно так думаешь?

Наран ковырял из копыта лошади землю.

— Да! — Урувай выпустил копыто своей лошади и взмахнул руками. — Все они начинаются очень правдиво. Охотник берёт лук, садится на коня и отправляется на охоту. Юноша, молодой монгол, влюбляется в девушку из соседнего аила. А потом Тенгри и Йер-Су берут их в свои руки и для своего развлечения строят вокруг них историю.

— Я ничего не понял.

Урувай смотрел на него, будто бы пытался донести взглядом какую-то истину.

Наран вздохнул.

— Тебе не казались эти истории невозможными? Они могут выпустить на охотника говорящего медведя и сделать так, чтобы конь тоже оказался говорящим и выторговал у медведя жизнь для напуганного воина за одну пятерню, о которую мишка будет чесаться в своей берлоге во время зимней спячки… могут подкинуть девушке в голову испытание для храброго юноши — собрать ей с ночного неба звёзды себе на ожерелье. Говоришь, происходили на самом деле?

Собрать звёзды с ночного неба — не такая уж простая задача. Небо на самом деле очень высоко, и за одну ночь до него не долезешь, даже если у тебя есть самая высокая в мире скала, вершина которой покрыта снегом в жаркое лето. А когда наступает день, оно отодвигается так высоко, что ты снова оказываешься в начале пути, как бы высоко перед этим не забрался и как бы не просили о пощаде, и не напоминали о событиях прошедшей ночи мышцы.

— То, что происходит с нами, кажется мне не менее невозможным. Ты же сам сказал, что наши загривки в пасти у Йер-Су.

Наран зажмурился и помотал головой. Там, казалось, осталась какая-то мышиная косточка, которая грохотала и распугивала таким образом все мысли.

— У меня сейчас от твоих речей второй глаз лопнет.

Урувай достал из воздуха следующую неведомо откуда взявшуюся мысль. Он сел на землю и растерянно сказал:

— Получается, сейчас не происходит ничего.

— Почему?

— Потому что не появляется новых преданий. Те, которые умею рассказывать я, рассказал мне мой дядя. А ему — его дедушка передал вместе с нашим семейным морин-хууром. Слово в слово, все шесть штук. И если ты будешь уговаривать меня добавить туда что-нибудь от себя, — пухлые руки сжались в кулачки, — я не соглашусь. Мне дорога моя память о деде. Не знаю, в его время ли происходили все эти события или ему их рассказал какой-нибудь предок. Скорее всего, и то, и другое. Но я буду петь эти сказки деткам так, как пели их мне, чтобы не загрязнять их умы неправдой.

Наран отвлёкся от работы.

— Ты не пробовал сочинять свои истории?

Урувай взглянул на него снизу вверх.

— Как же их сочинять, если сейчас ничего не происходит.

— Происходит. Мы же сели на коней и отправились в путешествие. Расскажи историю, как мы решили превратиться в животных.

Друг хотел что-то сказать, но застыл с открытым ртом. Глаза его были, как дыры в большом земляном муравейнике, и Наран видел, как там происходит какая-то работа: таскают маленькие букашки соринки и палочки.

— Ты разве не ради этого весь этот разговор затеял?

— Нет. Я затеял его… просто, чтобы затеять. Не знаю, с чего, — Урувай с виноватой улыбкой посмотрел на Нарана. — Эти мысли просто вылезли у меня из головы наружу. И всё. Как рога. А… какой там будет конец? В нашей сказке?

— Конец? Ну, не знаю. До конца ещё далеко. Начни сначала, а конец, как ты говорил, подскажет Тенгри. Или Йер-Су.

— С чего же начать? С самого рождения? Нужно рассказывать, как мы с мальчишками играли в охотников? И как меня называли белым червём? Мне бы не очень хотелось…

— Ты же собираешься рассказывать не про то. Мы отправились в путешествие, помнишь? Вот с этого и начни.

— Ага, — Урувай в крайнем нетерпении пробовал нарисовать что-то кончиком прутика-хлыста на земле. Мешают одинокие травинки, и он, раз за разом прерывая своё занятие и закусив губу, пытался их выдрать. Видно, как изнутри его распирает идея сочинить собственную сказку, просится наружу и, того и гляди, хлынет наружу через нос. Странно, что такая не приходила ему раньше. — Значит, вот мы выезжаем из аила, и нам голодно, и хочется кушать…а… нужно же рассказать про твоё прощание в общем шатре. Ой, сколько людей! Как я всех их изображу?

Он зажмурился, и Наран сказал сочувственно:

— Изобрази звук битвы. Пир почти не отличается от битвы. Только вместо криков боли там звучат крики радости.

— Хорошо.

Он открыл рот и изобразил невнятный шум с лязгом мечей-тарелок. Крики ярости сменились немного натянутым смехом. Приятелю не слишком давались крики ярости, но смех ему не давался и подавно. Это проявление чувств было супротив его чувств.

— Эй, натяни узду! Ну откуда там лошади?

Урувай кивнул и превратил конское ржание в клокотание кумыса в горле пирующих. И тут же, почти без перехода, сказал голосом Нарана:

— Разреши мне отправиться в путь, чтобы я мог спросить великого Бога о своём внешнем виде, отвращающем сердца. И взять с собой моего верного друга — певца и сказителя, без которого в дороге я помру со скуки.

— Я тебя с собой не звал, — сказал Наран.

— Это же сказка, — с укором сказал Урувай. — В сказке можно немного приукрашивать. Женщина становится краше, если увесить её побрякушками.

— Только если не слишком много, — пробормотал Наран.

Толстяк выпалил:

— Подумать только, я герой сказки! Что там у нас сказал старейшина? «Убирайтесь. Аилу не нужны такие смелые…эээ… такие неверные воины». И чашкой кинул, вот. Отлично!

Он изобразил горлом, как бьётся что-то хрупкое и глиняное, а затем изобразил губами дробный конский топот. Складывалось впечатление, что по пухлому горлу ехали двое всадников. Потом он сменился весьма достоверным звуком урчания живота.

— Скакали, скакали, и проголодались… Слушай, нам же нужен какой-то противник! Нам нужен конфликт, противостояние! В каждой сказке он есть.