Робин Хобб - Убийца Шута Страница 29

Но мы не только сплетничали. Мы говорили о еде, наслаждались музыкой и старыми любимыми балладами. Она рассказывала мне истории из своего детства, в основном про то, как они с братьями проказничали. В свою очередь, я говорил о моем детстве в Баккипе и о том, чем отличались город и замок тех времен. Мы часто вспоминали Баррича.

В наш последний вечер, прежде чем мы покинули Речную дорогу и вышли на узкую тропу к Ивовому лесу, она спросила меня о лорде Голдене. Действительно ли когда-то он был шутом короля Шрюда? Да, был. И он, и я были… очень близки?

— Неттл — сказал я. Она ехала, глядя прямо перед собой. Я подождал, пока она не повернулась, чтобы посмотреть на меня. Ее загорелые щеки были краснее обычного. — Я любил этого человека, как я не любил никого другого. Я не говорю, я любил его больше, чем люблю свою мать. Эта любовь была иной. Но если ты слышала что-то непристойное о нашей связи, то знай — это неправда. Мы никогда не были друг с другом. То, что у нас было, выходило за эти рамки.

Она не подняла глаз, но кивнула.

— И что с ним стало? — мягко спросила она.

— Я не знаю. Он оставил Баккип, когда я все еще блуждал в камнях. Больше я никогда ничего о нем не слышал.

Думаю, что мой голос сказал ей гораздо больше, чем слова.

— Мне очень жаль, папа, — сказала она тихо.

Знала ли она, что впервые оказала мне честь, назвав папой? Я очень долго молчал, наслаждаясь моментом. А потом мы поднялись на холм, и деревня, обнимающая нежную речную долину, открылась перед нами. Мы достигнем Ивового леса еще до наступления вечера. Я понял, что жалею о таком скором окончании нашего совместного путешествия. Более того, я боялся, что она начнет думать о матери и о том, как далеко зашла ее болезнь.

Впрочем, поначалу прием оказался теплым. Когда мы приехали, Молли горячо меня обняла, а затем восторженно повернулась к своей старшей дочери. Она не ожидала, что я вернусь так быстро, и совершенно не думала увидеть Неттл. Мы прибыли после полудня и оба очень проголодались. Мы втроем пошли на кухню, где весело перепугали слуг, устроив набег на кладовую. Для обычного пира нам требовался хлеб, колбаса и пиво, и мы не стали ждать, пока нам приготовят что-нибудь посложнее. Когда кухарка Натмег заупрямилась и погнала нас из своей кухни, мы устроили посиделки на одном конце огромного обеденного стола. Мы рассказали Молли о нашем путешествии, простой, но трогательной церемонии, которая предшествовала погребению короля, и о решении Кетриккен остаться на некоторое время в горах. И так как от любой поездки, независимо от ее важности, бывают смешные моменты, мы болтали и смеялись.

У Молли тоже было, чем поделиться. Нескольким козам удалось пробраться в виноградник и повредить много старых лоз. Их подлечили, но в этом году урожая с той части сада будет невелик. Произошло несколько крупных нашествий диких свиней на покосы; самый большой урон они нанесли, растоптав и раскидав сено так, что его почти невозможно собрать. Лозум привел собак из деревни и пошел искать стадо. Он убил большого кабана, а один из его псов был разорван во время охоты. Я вздохнул про себя. Я был уверен, что это станет одной из первых проблем, которые мне придется решать. Я никогда не любил охоту на кабанов, но надо что-то делать. А Тальман снова начнет просить завести собственную свору гончих.

И каким-то образом, пока я молча обдумывал кабанов, собак и охоту, тема сменилась и Молли, дергая меня за рукав, спросила:

— Разве ты не хочешь увидеть, что мы сделали?

— Конечно, хочу, — ответил я и поднялся от жалких остатков нашего случайного пиршества, чтобы следовать за женой и дочерью.

Мое сердце упало, когда я понял, что она ведет нас к своей детской. Неттл посмотрел на меня через плечо, но я сохранил невозмутимость. Неттл не видела эту комнату с тех пор, как Молли занялась ею. И когда она открыла дверь, я понял, что тоже многое пропустил.

Первоначально комната предназначалась для приема важных гостей. В мое отсутствие она превратилась в тщательно обставленное, почти до роскоши богатое место, где беременная женщина могла ждать будущего ребенка.

Колыбель из мягкого дуба в центре была хитро устроена так, чтобы, при нажатии на рычаг она аккуратно укачивала ребенка. С изголовья смотрел вырезанный олень Видящих. Думаю, эту колыбель сделали для леди Пейшенс в ее первые дни в Ивовом Лесу, когда она еще надеялась зачать ребенка. Пустая, она ждала долгие десятилетия. Теперь в нее была уложена мягкая перина, а сверху ее прикрыли кружевом, чтобы насекомые не смогли кусать малыша. Невысокий диванчик хвастался толстыми подушками, в которых мать, откинувшись, может кормить ребенка. Под ногами лежали тяжелые ковры. Высокие окна выходили в осенний сад, окутанный первыми опавшими листьями. Толстое стекло было занавешено сначала тюлью, потом полупрозрачным шелком и, наконец, плотной шторой, которая позволит укрыться от яркого солнечного света или холода. Вокруг лампы Молли тоже расставила окрашенные стекла, чтобы приглушить свет. В широком очаге, за причудливой ширмой с изящными железными цветами и пчелами, танцевал небольшой огонь.

Она улыбнулась нашему изумлению.

— Разве это не прекрасно? — спросила она тихо.

— Это… превосходно. Такая мирная комната, — выдавила из себя Неттл.

А я онемел. Я старался не думать о фантазиях Молли, и теперь оказался в самом их центре. Глупые желания, подумал я, подавляя рычание, рвущееся, как огонь сквозь обугленные ветки. Ребенок. Как сладко было бы, если бы здесь был наш ребенок, здесь, где я мог бы наблюдать, как он растет, а Молли снова бы стала матерью! Я притворно кашлянул и потер лицо. Я подошел к лампе и стал рассматривать украшенное цветами стекло с вниманием, которого оно явно не заслуживало.

Молли, прогуливаясь, разговаривала с Неттл.

— Когда был жива Пейшенс, она показала мне эту колыбель. Она лежала на чердаке. Ее сделали в те годы, когда она с Чивэлом жили здесь и мечтали о ребенке. Все эти годы колыбель ждала. Для меня она оказалась слишком тяжелой, но я позвала Рэвела. И он установил ее здесь. Как только древесину отполировали, колыбелька стала такой прекрасной, что мы решили сделать комнату под стать ей.

— Ох, подойди сюда и просто погляди на эти сундуки. Рэвел нашел их на другом чердаке, но разве не удивительно, как совпадают их цвета и цвет колыбели? Он подумал, что, может быть, они сделаны из одного дуба, который вырос здесь, в Ивовом лесу. Тогда понятно, почему цвета такие похожие. А вот одеяла, некоторые из шерсти для зимних месяцев, а некоторые полегче, для весны. А в этом сундуке, ты удивишься, есть все для малыша. Я и не знала, как много я на самом деле сшила одежды, до тех пор, пока Рэвел не предложил поместить все это в одном месте. Конечно, там разные размеры. Я не настолько глупа, чтобы сделать всю одежду маленькой.

И так далее. Слова лились из Молли, будто долгие месяцы она жаждала возможности открыто поговорить о своих надеждах на ребенка. А Неттл смотрела на мать, улыбалась и кивала. Они сидели на диване, вытаскивали одежду из сундука, раскладывали и рассматривали ее. Я стоял и смотрел на них. Думаю, что на мгновение Неттл поддалась мечте своей матери. А может быть, подумалось мне, это тоска, которой они делились друг с другом: Молли — по ребенку, которого никогда не родит, а Неттл — по ребенку, которого ей запрещено рожать. Я видел, как Неттл взяла маленькое платьице, приложила его к груди и воскликнула:

— Такое крошечное! Я и забыла, какими бывают маленькие дети; прошло уже много лет с рождения Хирса.

— О, Хирс, он был почти самым большим из моих детей. Только Джаст был больше. Одежду, которую я делала для Хирса, он перерос за несколько месяцев.

— Я помню это! — воскликнула Неттл. — Его маленькие ножки болтались ниже рубашки, и только мы его укрывали, как он тут же скидывал все одеяла.

Чистая зависть душила меня. Они ушли, вернулись во времена, когда меня не было в их жизни, вернулись в уютный, шумный дом, полный детей. Я не упрекал Молли за брак с Барричем. Он был хорошим человеком для нее. Но их воспоминание об опыте, которого у меня никогда не было, кинжалом проворачивалось в моей груди. Я пристально следил за ними, снова изгнанный. А потом, будто поднялся занавес или открылась дверь, я понял, что изгнал себя сам. Я подошел и сел рядом с ними. Молли подняла из сундука крошечную пару башмачков, улыбнулась и предложила их мне. Я молча взял их. Они полностью поместились на моей ладони. Я пытался представить себе крошечную ножку, которой такая обувь впору, но так и не смог.

Я посмотрел на Молли. В уголках ее глаз и около рта собрались морщинки. Ее розовые, полные губы превратились в бледно-розовые дуги. Я вдруг увидел ее не как Молли, но как женщину пятидесяти с лишним лет. Ее пышные темные волосы поредели, и кое-где прожилками мелькала седина. Но она, склонив голову набок, смотрела на меня с надеждой и любовью. И я увидел что-то еще в ее глазах, что-то, чего там не было десять лет назад. Уверенность в моей любви. Настороженность, которой были окрашены наши отношения, исчезла, сведенная на нет за последнее десятилетие вместе. Она поняла, что я люблю ее, что я всегда ставлю ее на первое место. Наконец-то я заслужил ее доверие.