Далия Трускиновская - Окаянная сила Страница 29

Алексаша кивнул, соображая. Куда ж еще та ниточка протянуться могла, как не в Новодевичий монастырь, в келейку к государевой сестрице?

Год назад, нет, поменее — ни с того ни с сего на государя Петра хворь напала, кровью ходил. Что, как не зелье? Месяц проболел, совсем уж был плох. И знал Алексаша, что помри государь — не вспомнят о нем, конюховом сыне, ни Франц Яковлевич, ни Борис Алексеич, ни Федя Апраксин, никто! А вернет власть былая правительница Софья — ему, Алексаше, первому на дыбе повиснуть.

Так что послушался он мудрого совета, не стал перечить Голицыну, а почесал сквозь накладные волосы в затылке:

— Бухвостова с Ворониным сыскать надо, — решил он. — Эти — надежные. Они сейчас при государевых конях стоят… И Луку Хабарова. Пусть возьмут тело, донесут до Яузы — и того… в навигацию…

— Разумно, — одобрил Голицын. — До утра сего кавалера не хватятся, пока из Яузы выловят — тоже времечко пройдет. А может статься, и не выловят вовсе — коли Лука исхитрится…

— Исхитрится! — пообещал Алексаша.

Голицын достал кошелек, вынул, не глядя, денег, протянул:

— И напоить всех троих до изумления!

— Постой, Борис Алексеич! — Алексаша удержал собравшегося было идти князя. — Ежели я за молодцами побегу, а ты — удержать государя, чтобы раньше времени сюда не жаловал, не вышло бы беды! Нужно этот дом запереть!

— Легко сказать… Хотел бы я знать, где ключ от замка!

— Я его и не видывал, при мне дверей не отворяли.

— Не к Монсу же за ним бежать! Вот что, Алексаша. Тело нам самим вынести придется. И донести до кустов. Зажги свету, сколько можешь, чтоб мы тут с этим телом всё вверх дном не перевернули.

Алексаша зажег на кухне лампадку, вышел, высоко ее держа и норовя пристроить еще выше, в сенцы. Тут-то он и увидел под лестницей лицо.

— Борис Алексеич! Сюда! Здесь баба! — почему-то шепотом позвал он, становясь между Аленкой и дверью.

— Баба? — изумился Голицын. — Не было ж никого!

— Сам не пойму, откуда взялась! А ну, вылезай добром, пока силком оттуда не вынули!

Аленка выбралась из-под лестницы и была схвачена повыше локтя крепкой рукой Голицына.

— Гляди ты, сенная девка! — ничего иного по Аленкиному перепуганному личику да русскому наряду он и подумать не мог. — Алексаша, видел ты у Монсов эту девку?

— Нешто я на них, дур, гляжу? — обиделся тот. — Ты чья такова будешь?

Аленка обалдело молчала.

— Как звать-то тебя?

И на этот вопрос ответа они не получили.

— Вот оно как… Алексаша, беги-ка ты, свет, за Лукой с товарищами. Пусть веревку с собой прихватят. Возьмем эту девку ко мне домой и там ей язык развяжем, — решил Голицын. — Не было бы счастья, да несчастье помогло. Похоже, она много чего про бедного юнкера нам расскажет, если с пристрастием допросить…

— Вот она, ниточка, что от Новодевичьего тянется! — Алексаша рассмеялся, оскалив ровные зубы, и лицо у него было — волчье. — Где-то я эту девку, Борис Алексеич, всё же видел… Не у Монсов, разумеется…

— А где же?

— А вот погодя — припомню… Тьфу, черт, засов в пробое застрял! Ага! Сейчас приведу Луку…

— Да только прытче, во весь дух! — приказал Голицын. — Не ровен час, государь с Анюткой пожалуют. Управишься — я уж тебя не забуду.

Он на мгновение отпустил Аленкино плечо, чтобы перехватить поудобнее.

А делать этого ему не следовало.

Аленка, плохо разумея умом, что творит, присела на корточки — и рванулась вперед. Проскочив в дверь под рукой у высокого Алексаши, воевавшего с пробоем и засовом, она соскочила с невысоких ступенек — и понеслась по темной улице. За спиной у нее плескались связанные рукава телогреи.

Алексаша молча понесся следом.

Господь уберег Аленку — если бы она кинулась прочь от слободы, выбежала на открытое место, тут бы он, длинноногий, ее и нагнал. Уж оставалось меж ними шагов пять, не более, и, прибавив ходу, Алексаша мог схватить Аленку за рукава.

Но сбившуюся с пути девку понесло почему-то в сторону Яузы.

Очередная вспышка огненной потехи отразилась в узкой речке, и по огням плавали нарядные лодочки, и хохотали женщины, и навстречу Аленке бежали, только что переправившись с того берега, две молоденькие немки, может статься, даже те самые, которых она этим вечером уже видела, а за ними — два кавалера, причем один высоко подпрыгивал и размахивал сорванными с кудрявой головы накладными волосами. Аленка шарахнулась от них, пропустила — и понеслась далее. А вот Алексаше проделать того же не удалось — его окликнули, признав по кафтану за своего. И как он с теми немцами разбирался — Аленка так никогда и не узнала.

Пробежав немного вниз по течению, она приметила пустую лодку и, не долго думая, забралась в нее, оттолкнулась от берега, поплыла по течению — куда угодно, лишь бы подале от огненных вспышек в небе!

Грести Аленка не умела, куда ей, комнатной девке, но попыталась, ускорила, как могла, ход лодочки, да бросила ее и выбралась на берег, когда услышала русскую речь.

По словам рыболовов она догадалась, что занесло ее к Земляному городу. А это уже, слава богу, была Москва…

И теперь уж самая пора была подумать — куда же дальше-то?

В Верх? Отвечать, где это она ночью шлялась?

А коли тот Алексаша вспомнил, что девку-невеличку то в Преображенском, то в Коломенском, а то и вовсе в Кремле видывал? Росточек-то у нее приметный… В Верху и так шум подымется оттого, что она незнамо где ночевала, а тот чертов Алексаша и добавит…

И вспомнила тут Аленка старенького стольника Безобразова… Того, что пытался Тихона Стрешнева в государевы батюшки определить.

Безобидный сплетник сразу, как окончилось Троицкое сиденье, был отправлен воеводою на Терек — это в его-то годы. Ехать он не хотел — и понадеялся на колдунов да на ворожеек, деньги им платил, чтобы государь Петр и государыня Наталья Кирилловна сделались к нему добры и вернули его на Москву. Собственные его холопы донесли на него, что якобы некий волхв Дорошко взялся напустить по ветру тоску по Безобразову на царское семейство. И был отправлен перепуганным стольником в Москву — как будто наговор на ветер только там и можно произвести.

Были призваны к ответу и Безобразов, и Дорошко, и прочие колдуны, и жена Безобразова, что вытворила вовсе дикое — взяла семь старых полотняных лоскутов, еще неизвестно от чьих рубах, велела написать на них имена Петра и Натальи, затем ей изготовили восковые свечи с этими лоскутьями заместо фитилей, а свечи дура-баба разослала по церквам, приказав зажечь перед образами и наблюдать, чтобы прогорели дотла.

Легко она, бестолковая, отделалась — после пытки сослали в монастырь. А Безобразову Андрею Ильичу голову отрубили, Дорошку и еще одного колдуна живыми в срубе сожгли…