Генри Олди - Маг в законе. Том 2 Страница 29

Знал; и все равно шел сюда.

Не мог иначе.

Хоть на полдня, хоть на часок окунуться в шумный круговорот, в неповторимую смесь запахов: копченая селедка, деготь, пиво, фрукты, конский и человеческий пот, вонь самокруток, подсолнечное масло, пролитое нерадивой хозяйкой прямо из бидона…

Так пахнет отроду немытое тело базара.

Так пахнет жизнь вольного рома, вора и кутилы, бесшабашного плясуна и азартного игрока, живущего минутным куражом вне «вчера» и "завтра"…

Помнишь? – в тот раз ты первым делом свернул в пивную на углу. «Гандэлык» был грязен, прокурен насквозь; пол густо усыпан охнариками цыгарок и рыбьей чешуей – вот! вот оно! от трактиров в центре, с бдительными вышибалами у входа и прилизанными половыми, тебя уже мутило.

Однако грязь грязью, а завсегдатаев здесь узнавали за версту. Едва ты успел занять излюбленное место, в дальнем углу заведения, как хозяин грохнул перед тобой две пенные кружки. Ты усмехнулся, благодаря за предупредительность; извлек из кармана купленную по пути таранку и принялся со знанием дела колотить рыбой, засушенной до деревянного состояния, о дубовую столешницу.

Клубы махорочного дыма вокруг гудели чужими голосами; время от времени прорывалось:

– …местовое плати, старшине плати, квартальному плати – а потом мамаша с дитем лыбится, зар-раза, и бухтит: "Куркули! жируют с нашей бедности!"

– …п-понял? так п-прямо и говорит: козел ты! и дымом мне в харю! Ну я ему ка-а-ак…

– …повбывав бы!..

– …с почином! ставь пиво!..

– …вчерась на Бурсацком мажонка с моста кинули… башкой об мостовую, и в реку…

– …во люди! правильные люди!..

– …повбывав бы!..

За стол напротив тебя плюхнулся востроносый живчик. Рожа смуглей леща-копчухи, по лохмам гребень плачет; глазки-мыши окрест шныряют: что плохо лежит? где?! Грудь голая, безволосая, зато жилетка – огонь с серебром.

Ты вздрогнул, закашлялся; принялся глотать пиво, потерявшее всякий вкус. Нарвался! Родная масть! Пиковая!.. Девятка, в законе. И по всему видать – лошадник.

Родственная душа.

– Чего пялишься, дядя? Живого рома не видал? Ну так за смотрины грош, потрогать – рупь! Или сплясать? Это дороже, не по всякой роже!

– Спляши, морэ, спляши… – кашель ушел, как не бывало. – А я подпою. Ну, давай: ту, балвал, ту, балвал, со на воинэса? Умардян мирэ ромэс?..

– Со на ракирэса! – машинально подхватил востроносый.

И вы пошли тихонько, душевно, на два голоса:

– Та-ра-рай, да та-ра-да, ри-ра-ри-да…

– Кто песне выучил? – приятельски подмигнул Девятка, когда вы замолчали. – Здесь, на базаре? в конных рядах?

– Мать выучила. В таборе…

– Мать? в таборе?!

– Да. Всегда по вечерам пела, у костра: "Ветер, вой, ветер, вой! Что же ты не воешь? Убил мужа моего? – от меня не скроешь!.."

В ответ Девятка от души расхохотался.

Он веселился так искренне, что до тебя наконец дошло: творится диво дивное! Ром рома не признал! маг – мага! Пусть Девятка – не ахти какая карта в колоде, но ведь не ветошник же, должен чуять, раз в законе…

– Трепло ты, дядя! – белозубо скалясь, востроносый оторвал от твоей таранки плавничок, кинул в рот. – Да ты на себя в лужу глянь: из тебя ром, как из меня губернатор! На одних песнях, морэ, вожаком не стать! Тут душа нужна вольная, кровь горячая… Родиться ромом надо, вот!

И он победно воззрился на тебя.

Уел, значит.

– А ты, выходит, настоящий. Закоренный; не "петрушка"[4] гнилая. Еще и лошадник, небось, хоть куда? Слушай, сведи мне коня! – сто рублей плачу…

Услышь!

Откликнись!

Ты играл с огнем, – да, глупой Девятке лучше убраться восвояси, многозначительно покрутив пальцем у виска – но остановиться не мог.

Теперь пришла очередь востроносого дергаться. Еще бы! Только что вслух едва не конокрадом обозвали! А ну как дядя в шляпе – легавый?! Девятка впился в тебя цепким взглядом; отвел глаза. Из дяди филер… вот-вот, как из тебя, морэ, губернатор… говорил уже. Значит, просто ляпнул дядя, не подумавши!

Так, теперь оглядеться…

– Ты, дядя, болталом-то меньше звякай! Знаешь хоть, кто такой "лошадник"?

Слепой он, глухой; и нюх табаком отшибло.

За ветошника тебя держит!

Одно б понять: радоваться или огорчаться? Вот, оказывается, как «Варварская» крыша кроет! Хотел проверить, ждал случая… дождался. Проверил. Мало что за мага – за рома не признают! вроде как глаза от тебя особый контракт, м-мать его бумажную, отводит…

Ладно, обмозгуем на досуге, с отцом Георгием посоветуемся – а сейчас надо бы отвечать: вон, востроносый извелся в ожидании.

– …Лошадник? Ну ты, морэ, и спросишь! Известное дело: кто с лошадями запанибрата, тот и лошадник!

Похлебаем щи лаптем, для сердечного успокоения…

– Эх, дядя, простая душа! Лошадник – это конокрад на квэнье мажьей! уразумел? Загребли бы меня сейчас, ни за ломаный грош, за слово твое, без ума сказанное – и в кутузку! До выяснения…

– Ну прости! прости дурака! Эк загнул: в кутузку… Мало ли чего ляпнешь… откуда мне эту вашу феню знать-то?

– Да не нашу! не нашу! не мою!!!

Востроносый взвился стригунком, аж пиво расплескал.

– Не маг я! не жиган! честный ром! А слова, что пыль – побродишь с мое, дядя, всякого нахватаешься! Вот в лошадях – это да, понимаю! тут ты прав, дядя. Плох тот ром, который с любым конем любви не скрутит! Ром в седле родится, в седле спит…

Девятка балабонил околесицу, спеша похоронить под ворохом болтовни случайно всплывшую правду о себе. Пусть старается, жалко, что ли? Тебе он не мешает, можно и послушать, под пиво с рыбой.

– …в седле ест, в седле баб любит, в седле и помирает, когда время придет!..

Ты достал папироску, прикурил; выпустил клуб сизого дыма. Ну-ну, говори, маг в законе, великий козырь, знаток коней и ромской жизни – а мы послушаем.

Уши б тебе надрать…

– …эх, дядя! – сто рублев, коня ему сопри… Конокрады-то есть, ясное дело! Любой знает, даже вот ты, наверное, знаешь, дядя! Сам-то я чистый, только скажу от души: мало их на свете белом осталось, закоренных лошадников. Это ж тебе не буханку хлеба спереть, не пучок редиски! коня свести – это ж целое искусство, дядя!

А глазенки горят, светятся… Из мышек плошками сделались. Будь на месте «дяди» настоящий филер – коптить тебе небо острожное! Впрочем, настоящего филера Девятка «срисовал» бы вовремя…

Машинально ты прикрыл обоих: нечего народишку вокруг ушами раскидывать.

Ты прикрыл, а Девятка опять проморгал.

– Искусство! – озлившись невесть на что, ввернул ты. – Сидеть тебе за твое искусство… если раньше ногами не затопчут.

– Да не мое оно! – востроносый отмахнулся с досадой. – Умей я чужого рысака замажить – гнил бы с тобой в вонючей пивнухе?! Угости папироской, дядя… хорошие у тебя папироски, вкусные. Спасибо. А спички у меня свои есть. Отстал ты от жизни, дядя! Это раньше конокрадов ногами топтали, всем селом, под поруку круговую. Теперь, ежели ловят – в участок ведут. Зато крестничка, буде отыщут…