Елена Хаецкая - Царство небесное Страница 29

Эта райская река то выходит на поверхность и выносит семена дивных деревьев, дающих чудесные плоды, то опять исчезает в земных расселинах. Гвибер твердо верил в ее существование, ибо не раз вкушал бананы и всегда находил их достойными умерших праведников.

— Марина, как замечательно мы проводили бы время! Ты научила бы меня всему, что я должен знать, чтобы угождать тебе, — захлебываясь, шептал Гвибер. Он знал, что Марина где-то рядом и внимательно слушает его. — Моя земная жизнь была оценена в один грош старой чеканки, а душа, должно быть, стоит и того дешевле, но ведь я люблю тебя! Вступись за меня, моя госпожа!

Он наконец робко поднял голову и взглянул на стену, где находился образ. Он увидел чудесные рисунки на широкой раме и искусно сделанные украшения из гипса, которые имитировали более дорогое металлическое покрытие. По золотому полукружью, изображенному вокруг головы девы Марины, были рассыпаны крохотные жемчужинки неправильной формы, такие милые и гладенькие. Они выглядели влажными, как слезинки.

Но вместо лица и рук на иконе были теперь белые пятна. Марина исчезла.

— Святотатство! — прошептал Гвибер еле слышно, а потом завопил пронзительно, как будто его ткнули ножом: — Кощунство! Кто посмел? Кто решился? Спасите ее! Держите убийц!

На крики паломника прибежали двое — привратник и монах, работавший в кладовой, расположенной неподалеку.

— Что случилось? — спросил кладовщик, сердито глядя на Гвибера.

Но вид перепуганного паломника заставил его смягчиться. Гвибер был ужасен: с прыгающими губами и выпученными глазами, обливаясь потом, он трясся и глядел то в потолок, то на свои руки.

— Марина! — вымолвил Гвибер. — Она исчезла!

— Как это может быть? — тихо спросил кладовщик, делая знак привратнику, чтобы тот возвращался к воротам. — Расскажи мне, что здесь случилось.

— Она исчезла! — повторил Гвибер, рыдая.

— Святая Марина? Ты говоришь об образе святой Марины, чудесно обретенном в пустыне?

— Об образе… о Марине! — Гвибер оглянулся и вздрогнул. — Ее нет.

— Украли образ?

— Стерто… лицо, руки… Только одежда и сияние.

— А украшения? — спросил кладовщик. — Их тоже сняли?

Гвибер помотал головой.

— Такого не может быть! — решительно заявил кладовщик. — Если здесь побывал вор, он забрал бы украшения. Если сюда проник кощунник, то…

Он прикусил губу. Ему доводилось видеть лики святых, уничтоженные сарацинами. Но он готов был поклясться, что в аббатстве Бельмонта никаких сарацин не появлялось. Может быть, злой поступок совершил сам этот странный паломник в припадке безумия или одержимости, а теперь, очнувшись, он ужасается содеянному?

— Что ты помнишь? — спросил монах.

— Я пришел поговорить с Мариной, — сказал Гвибер. — Сказать ей, как я люблю ее. У меня так тяжело на сердце, так тяжело!.. А она скрылась.

— Идем.

Монах крепко взял Гвибера за руку и подвел обратно к иконе. Гвибер ковылял за ним послушно, как ребенок, и тихо всхлипывал, глядя себе под ноги.

Икона оказалась на месте. Нетронутая, украшенная, благоговейно почитаемая. Ничья рука не прикасалась ни к лику девы, ни к украшениям, обрамляющим его.

— Посмотри же, — обратился к Гвиберу монах, успокаиваясь. — Вот же она!

Гвибер поднял голову, слепо пошарил вокруг взглядом.

— Нет, — ответил он, — разве ты не видишь? Ее здесь нет!

— Ты болен, брат, — сказал кладовщик. — Позволь, я отведу тебя к другим братьям, чтобы они позаботились об тебе.

— Нет! — крикнул Гвибер, выдергивая руку и отшатываясь. — Нет! Не трогай меня! Не прикасайся!

Он схватился за голову и бросился бежать так быстро и с такой нечеловеческой решимостью, как будто не сам он спешил, но живущий в нем дьявол мчал его прочь.

Весь обратный путь, на юг, к Иерусалиму, он проделал, не останавливаясь для отдыха. Когда впереди показалась последняя полоска песка, Гвибер наконец остановил коня. Он захотел остаться наедине с пустыней.

Здесь воистину никого не было, кроме одинокой гвиберовой души и Бога. Разве что очень далеко по пескам скакали бедуины, двое или трое. Они носились беспорядочно и лихо, поспешая по каким-то своим бесполезным делам.

— Господи, помоги мне! — закричал Гвибер что есть мочи и, задрав голову, уставился на небо.

Места здесь были таинственные, обладающие способностью расширяться и сужаться в зависимости от того, какие нравственные уроки надлежало извлечь человеку из своего пребывания на земле.

Гвибер сник, сдался. Тронул коня и направился к Иерусалиму. Краем сознания он понимал, что тот монах был, конечно, прав, и чистый образ святой девы никуда не исчезал из красивой рамы на стене Бельмонтского аббатства, но от этого делалось только горше: Марина отвернулась от него, оставила Гвибера, по его собственному выбору, наедине с грехом.

«Боже мой, — подумал Гвибер с отчаянием, — теперь, когда рай для меня навсегда заказан, никогда в жизни я не смогу с чистой совестью есть бананы!»

— Как я вижу, брат, — сказал коннетабль, — вы полюбили гулять по Иерусалиму и вполне освоили наше обыкновение есть на улицах то, что готовят для пилигримов.

— Это верно, — согласился Ги.

— В городе много забавных людей, — продолжал Эмерик. — И благочестивых, и прожорливых, и красивых, и лукавых, и преданных королю, и таких, с которыми бывает поучительно разговаривать.

— Вы правы, — опять согласился Ги.

— Должно быть, вы часто сводите знакомство с такими людьми, — сказал Эмерик.

— С какими?

Эмерик пожал плечами.

— С такими, что ведут поучительные беседы.

— Случается, — признал Ги и улыбнулся, вспомнив Гвибера. — Не далее как сегодня я встретил забавного незнакомца. Жаль, что вы не видели его, брат. По словам вашей супруги, вы любите смешные представления и не пропускаете ни одного выступления уличных фигляров.

— Это клевета! — объявил Эмерик, поглядывая на даму Эскиву.

Та покачала головой, улыбаясь.

— Вовсе нет, муж, и вы это знаете. Я не стала бы клеветать на вас перед человеком, который знает ваш нрав куда лучше, чем я.

— Ошибаетесь! — хором возразили оба брата и засмеялись.

Ги сказал:

— Старший брат не раскрывает перед младшим всех особенностей своего характера. Особенно когда старшему уже шестнадцать лет, а младшему — еще десять.

Эскива махнула рукой, показывая, что не желает продолжать спор.

Эмерик спросил у брата:

— И каков же был тот странный человек, который напоминал фигляра?

Ги задумчиво потянул себя за мочку уха.