Маргарет Уэйс - Сага о копье: Омнибус. Том II Страница 3

Родившись в знатной и богатой семье Тариниев Палантасских, в роду столь же древнем и славном, как сам этот город, Крисания с детства пользовалась всеми благами, какие только способны дать человеку деньги и благородное происхождение. Сообразительная, наделенная сильной волей, она могла бы вырасти строптивой и властной женщиной. К счастью, любящие родители оказались достаточно мудры, чтобы незаметно направить ее строптивый дух в безопасное русло, добившись того, что упрямство и своеволие преобразились в твердость характера и уверенность в себе. За всю свою жизнь Крисания только однажды огорчила родителей, однако этого оказалось достаточно, чтобы нанести им незаживающую рану: она отвернулась от подходящей партии, отказав красавцу жениху из рода столь же знатного, как се собственный, и посвятила себя служению забытым богам.

Все началось с проповедей Элистана, жреца, приехавшего в Палантас в конце Войн Копья. Его новая религия — вернее, старая религия — распространялась по всему Кринну со скоростью лесного пожара, так как возрожденная вера питалась теперь убежденностью, что это древние боги помогли победить злых драконов и их повелителей.

Когда Крисания впервые шла на проповедь Элистана, она была настроена весьма скептично. Молодая женщина — тогда ей едва минуло двадцать три года — была воспитана на легендах о разгневанных богах, которые обрушили на Кринн Катаклизм, швырнув с неба огненную гору, отчего пошел по всем землям гул, а священный город Истар скрылся в водах Кровавого Моря. Легенды гласили — во всяком случае, так их понимали люди, — что боги отвернулись от жителей Кринна, отказав им в милосердии и покровительстве. Крисанию привело к Элистану чистое любопытство, но у нее уже были наготове причины, по которым она не могла согласиться с его словами.

Однако, встретившись с проповедником лицом к лицу, Крисания была приятно удивлена. В то время Элистан находился в зените славы и имел огромное влияние на умы и сердца людей. Красивый, сильный, несмотря на свой возраст, мужчина, он походил на древних жрецов, которые, как гласили предания, скакали в битву бок о бок с могучим витязем Хумой. К ее собственному изумлению, вечер для Крисании начался с поиска причин, по которым она должна восхищаться жрецом, а закончила она его, стоя на коленях у ног проповедника, плача от радости и сознания собственного ничтожества. Крисания ощутила, что душа ее наконец обрела опору, надежный якорь, которого ей так недоставало.

Пророческое откровение состояло в том, что, оказывается, боги вовсе не отвернулись от люден, — это люди отвернулись от богов, требуя в гордыне своей от них того, что сам Хума снискал лишь через бесконечные лишения.

На следующий день Крисания оставила свой дом, богатство, родителей и слуг, оставила даже суженого, с которым была уже помолвлена, и перебралась в маленький холодный домишко, служивший как бы предвестием величественного Храма, который Элистан намеревался выстроить в Палантасе.

И вот теперь, два года спустя, Крисания уже была Посвященной, праведной дочерью Паладайна, одной из немногих избранных, что были признаны достойными вести юное Братство сквозь свойственные любой молодости увлечения. То, что в жилах преемников Элистана текла ретивая, свежая кровь, было весьма кстати; сам проповедник начинал понемногу сдавать, теряя свою былую энергию и силу. В настоящее время здоровье его было таково, что бог, которому он верно служил, мог в любую минуту призвать своего верховного жреца, однако, когда бы ни случилось это печальное событие, Крисания и несколько столь же молодых, как она, преемников были готовы продолжить дело Элистана.

Крисания, безусловно, понимала, что, возможно, в скором времени ей придется возглавить новое вероучение, но было ли это вершиной ее призвания? Как она сама призналась Астинусу, уже давно ее одолевали предчувствия, что судьбой ей уготовано совершить некий великий подвиг во имя своего родного мира.

Направлять Братство в его ежедневных рутинных делах, особенно теперь, когда война была закончена, казалось Крисании занятием обыденным и скучным. Денно и нощно она молилась Паладайну, прося послать ей испытание грозное и величественное. Она поклялась, что во имя служения возлюбленному божеству пожертвует чем угодно, даже самой жизнью.

И бог услышал ее.

Ждать уже оставалось недолго, и в эти последние томительные минуты ей едва удавалось сдержать волнение. Она нисколько не боялась предстоящей встречи, хотя знала, что в этом человеке сосредоточены самые могущественные силы зла, какие только существуют ныне на Кринне. Если бы родительское воспитание не сгладило ее врожденную заносчивость и спесь, то верхняя губа ее сейчас кривилась бы в презрительной усмешке: какое зло может устоять пред необоримым мечом ее веры?

Какое зло способно разбить ее сияющую броню?

Словно беспечный рыцарь на турнире, решивший, что с такими талисманами, как гирлянда цветов и шарф возлюбленной на шлеме, он не может потерпеть поражение, Крисания обратила свой взгляд к двери, с нетерпением ожидая, когда зазвучат фанфары. Вскоре дверь подалась, и руки ее, до этого спокойно сложенные на коленях, вдруг пришли в движение, и тонкие пальцы сплелись между собой.

Вошел Бертрем и отыскал взглядом Астинуса, неподвижно сидевшего в глубоком кресле у пылающего камина.

— Маг Рейстлин Маджере, — объявил Бертрем, и голос его слегка дрогнул.

Должно быть, он вспомнил о том, при каких обстоятельствах в последний раз произносил это имя. Тогда Рейстлин Маджере умирал, харкая кровью, на ступенях крыльца Большой Библиотеки.

Астинус слегка нахмурился, отметив недостаток самообладания у своего секретаря, и Бертрем ретировался так быстро, как только позволили ему могучий живот и широкая ряса.

Крисания непроизвольно задержала дыхание, но не увидела ничего определенного — лишь черная тень возникла на пороге, будто сама ночь ступила под низкую притолоку, приняв форму человеческой фигуры. Пришелец замешкался, и Астинус обратился к нему своим ровным, лишенным чувств голосом:

— Входи, старый приятель.

Тень на пороге шевельнулась, и теплый отсвет огня заиграл на матовом бархате черных одежд. Потом в складках бархата блеснули крошечные искры — это осветились серебряные нити, которыми вышиты были на ткани древние руны. Наконец тень превратилась в человека, чья фигура была целиком скрыта под черными покровами, — единственным доказательством того, что это все же человеческое существо, а не бесплотный дух, служила тонкая, страшно худая рука, высвобожденная из складок накидки и сжимавшая длинный деревянный посох.

Крисания заметила, что посох венчал хрустальный шар, вставленный в золотую оправу, сработанную в виде лапы дракона.

Когда гость вошел в комнату, Крисания почувствовала едва ли не разочарование. Она-то просила Паладайна послать ей настоящее испытание! Но какое великое зло могло быть заключено в этом человеке?

Сомнения зародились в ней в тот момент, когда она рассмотрела пришельца целиком. Это был худой, болезненного вида человек, слегка сутулящийся и опирающийся при ходьбе на массивный посох, словно без его помощи он и вовсе не мог передвигаться. Крисания знала, что Рейстлину Маджере сейчас должно быть ровно двадцать восемь лет, однако ходил он так, словно ему по меньшей мере стукнуло девяносто: походка гостя была медлительной, шаги мелкими и словно бы неуверенными.

«Разве это испытание моей веры — победить такую развалину? — с горечью обратилась она к Паладайну. — Мне даже не нужно сражаться с ним. Его разрушает изнутри собственное зло».

Между тем Рейстлин откинул на спину капюшон и, повернувшись к Крисании спиной, обратился к Астинусу:

— Приветствую тебя, Бессмертный.

— Привет, Рейстлин Маджере, — отозвался Астинус, не поднимаясь с кресла. В его голосе проскользнула насмешливо-лукавая интонация, словно он обменялся с магом одним им понятной шуткой. Затем хозяин плавно взмахнул рукой:

— Позволь мне представить Крисанию из рода Тариниев.

Рейстлин повернулся, и на этот раз дыхание Крисании судорожно сбилось.

Внезапная боль сдавила ей грудь, удушливый спазм перехватил на мгновение горло, а в кончики пальцев вонзились тысячи острых иголок. Неожиданная, похожая на озноб дрожь заставила ее еле заметно вздрогнуть. Крисания невольно вжалась в кресло и стиснула кулаки так, что острые ногти вонзились в мягкую кожу ладоней, — на нее смотрели два пылающих золотисто-желтых глаза, два жутких зерцала греха: блестящие, непроницаемые, лишенные всяческого выражения. А зрачки…

Крисания в ужасе не могла от них оторваться. Зрачки напоминали формой изящные песочные часы!

Лишь несколько мгновений спустя, поборов оцепенение, она сумела рассмотреть черты изможденного, отмеченного печатью страдания и боли лица.